Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания.
Шрифт:
И все же я очевидным образом изменился. Или по крайней мере изменилось то, что я о себе думал. Самое важное, что мне дал год подготовки к чемпионату по запоминанию, — это не ключ к запоминанию стихов, а нечто куда более масштабное и в какой-то мере более пригодное в обычной жизни. Мой опыт подтвердил мудрость древнего изречения: совершенство достигается практикой. Но практикой особенной — предполагающей сосредоточенность, целеустремленность, осмысленность. Я из первых рук узнал, что, имея цель, мотивацию и прежде всего время, мы можем сотворить чудо со своим мозгом. Это открытие окрыляло. Оно заставило меня спросить самого себя: чего еще я могу добиться, если буду действовать правильно?
Когда тестирование закончилось, я спросил у Эрикссона:
«Я думаю, это трудно сказать определенно, исходя из результатов лишь одного наблюдения, — ответил он. — Но редко бывает, чтобы кто-то подходил к чему-то с такой целеустремленностью. Я думаю, что именно ваше желание справиться со сложнейшей задачей отличает вас от других. Вы, конечно, не просто случайно выбранный испытуемый, но, с другой стороны, я не уверен, что то, что вы сделали, — за пределами возможного. При должной мотивации студент колледжа может достичь того же».
Когда больше года назад я только начинал свое путешествие, стоя с блокнотом в дальней части зала в здании Con Edison, я еще не подозревал, куда оно меня заведет, как сильно повлияет на мою жизнь и как изменит меня самого. Но теперь, когда я научился запоминать стихотворения и числа, карты и биографии, я убежден, что это умение — мое самое незначительное приобретение в результате многомесячных тренировок памяти. Я научил свой мозг не только запоминать, но и быть более отзывчивым и более внимательным к миру вокруг меня. Вспомнить можно только то, что замечаешь.
Синестет Ш. и вымышленный Фунес не могли отделить то, что стоило помнить, от того, что вообще не заслуживало запечатления в памяти. Их непреодолимая склонность к запоминанию была патологической, но я не могу не предположить, что в то же время их видение мира было намного богаче нашего. Никто не захочет, чтобы его внимание отзывалось на каждую мелочь, но есть что-то ценное в том, чтобы не просто идти по миру, но и запоминать его, — если только благодаря стремлению все запоминать вырабатывается привычка все замечать и учитывать.
Каюсь, я так и не стал таким мастером по части заполнения дворцов памяти, чтобы со спокойной душой отказаться от блокнота и диктофона. А поскольку моя работа требует знать всего понемножку, мне приходится много читать и только время от времени удается заниматься интенсивным чтением и запоминанием так, как учил Эд. Да, я запомнил пару стихотворений при помощи мнемонических техник, но все еще не подступился к произведениям длиннее «Песни любви Дж. Альфреда Пруфрока». И хоть однажды я достиг той точки, когда я мог разместить во дворце памяти больше 30 чисел за минуту, я крайне редко пользуюсь этим способом, чтобы запоминать телефонные номера людей, которым я действительно хочу звонить. Мне проще записать их в память мобильного телефона. Иногда я запоминаю списки покупок, адреса или списки дел, но только в тех редких случаях, когда под рукой нет ручки, чтобы их записать. Не то чтобы техники не работали. Я — ходячее доказательство того, что они действуют. Просто трудно найти повод, чтобы воспользоваться ими в реальном мире, где бумага, компьютеры, сотовые телефоны и стикеры-«напоминалки» могут запомнить то, что мне надо, за меня.
Так зачем же развивать человеческую память в эру внешних носителей воспоминаний? Лучший ответ, который могу дать, я случайно получил: от E.P., который растерял все свои воспоминания и поэтому никогда не знал, где, когда и с кем рядом он находится. Вот что я понял: то, как мы воспринимаем мир и как ведем себя в нем, зависит от того, как и что мы помним. Мы все — просто набор привычек, которым придает форму наша память. Мы контролируем свою жизнь, постепенно меняя эти привычки, то есть меняем структуру нашей памяти. Шутки, изобретения, догадки, произведения искусства рождаются отнюдь не в результате работы внешней памяти. По крайней мере так было до сих пор. Мы можем находить смешное в мире, связывать прежде не связанные понятия, генерировать новые идеи и создавать культуры — и все эти способности, человеческие по своей сути, связаны с памятью. Никогда еще роль памяти в культуре не ослабевала столь стремительно, как сегодня, и никогда прежде у нас не было такой насущной необходимости в совершенствовании своих способностей помнить. Наши воспоминания делают нас теми, кто мы есть. Они хранят наши ценности и глубинные черты нашего характера. Соревноваться, чтобы выяснить, кто лучше запоминает стихи, может показаться бессмысленным занятием, но суть этих состязаний на самом деле в том, чтобы противостоять забывчивости, раскрыть извечные способности, утраченные многими из нас. Вот чему Эд пытался научить меня с самого начала: совершенствовать память не значит тренироваться ради выполнения эффектных трюков на вечеринках; это значит взрастить в себе то, что должно быть присуще каждому человеку.
Перед тем как веселье на встрече KL7 сменилось хаотичной игрой в шахматы с завязанными глазами и неуверенным декларированием стихотворения, заученного накануне, Гюнтер затащил меня на диван и спросил, хотел ли бы я и дальше выступать на соревнованиях по запоминанию. Я ответил, что немалая часть меня хотела бы. Участие в интеллектуальных состязаниях оказалось удивительным, захватывающим сверх всяких ожиданий опытом; оно затягивало. В тот вечер я задумался о том, о чем никогда не размышлял прежде: о возможности погрузиться в это дело еще глубже. В конце концов, у меня было что защищать — титул чемпиона Америки и рекорд в скоростном запоминании карт, — и я верил, что смогу преодолеть минутный барьер в картах, если подольше потренируюсь. И это не считая исторических дат: я в состоянии гораздо лучше запоминать даты! И еще есть магистерские нормы, которые я пока не выполнил…
«Надпись „Магистр памяти“ здорово смотрится на визитке», — сказал я Гюнтеру, поддразнивая его (на его визитках и правда есть такая надпись).
Того, что я вообразил, хватило бы на целый дворец памяти: я представил новую систему «миллениум», которую разработаю; шоры, которые куплю; тренировки, на которые потрачу долгие часы; впечатления, которые получу, посещая национальные чемпионаты по всему миру. Но даже тогда, в тот момент, когда мне предлагали войти в святая святых мира мнемоников, я достаточно трезво сознавал, что пришло время закругляться. Эксперимент завершился. Результаты налицо. Я сказал Гюнтеру, что буду скучать, но едва ли вернусь на следующий год.
«Жалко, — сказал он. — Но я тебя понимаю. Пришлось бы слишком много тренироваться, а это требует времени, которое пригодится тебе для других вещей». Он прав, подумал я. Интересно только, почему он не пришел к тому же выводу относительно себя самого.
Эд встал с дивана и поднял тост за меня, его звездного ученика.
— Пойдем купим пирожки! — позвал он, и мы вместе вышли за дверь.
Я не помню, что происходило потом той ночью. Я проснулся на следующий день с большим красным пятном на щеке — отпечатком моей бронзовой медали за «имена-и-лица». Я забыл ее снять.
Благодарности
На работу над этой книгой ушло много времени. Я признателен всем, кто поддерживал меня в этот период — читателям черновиков, экспертам, корректорам и друзьям. Людей, помогавших мне, больше, чем я могу назвать. Я особенно благодарен всем интеллектуальным спортсменам, которые потратили на меня так много времени, великодушно поделившись со мной своим опытом и впустив меня в свою жизнь.
Этой книге очень помогли два редактора. Ванесса Мобли направляла работу на ранних стадиях. Эймен Долан мастерски прошелся по окончательному варианту. Я признателен Энн Годофф за ее веру в меня и всем сотрудникам Penguin Press, которые работали над этой книгой. Мой литературный агент Элис Чини, — лучший партнер, о котором только можно мечтать. Линдси Круз великолепно выверяет все факты. Брендан Вон помог мне существенно улучшить стиль письма.