Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы

Вашкевич Элла

Бэлла приехала. Какая же она была красивая! Старше меня, и я ожидала, что она будет совсем старухой. Но и в старости она сохранила красоту, и мужчины оборачивались ей вслед. Она даже ухитрялась быть кокетливой, несмотря на возраст, и это получалось у нее совершенно естественно.

Я вновь позавидовала сестре. Мне тоже вслед оборачивались, но вовсе не из-за моей красоты. Все дело было в моей известности. Меня преследовал проклятый Муля, и даже мальчишки свистели мне вслед, крича: «Муля! Не нервируй меня!» Бэлле не нужен был Муля, чтобы на нее обратили внимание.

Вынужденные

жить в одной квартире, мы трагически не понимали друг друга. Между нами непреодолимым барьером стояли все те же долгие годы, проведенные в совершенно различных условиях, — так же, как с мамой и братом. Пытаясь вспомнить адрес аптеки, где она заказала очки, Бэлла говорила: «Это находится на улице какого-то там сентября…» Оказалось, что речь идет об улице имени 25 Октября, но эта дата ни о чем не говорила моей сестре! Поймите, это не мелочь, это основа всей жизни, и она оказалась у нас различной.

Бэлла удивлялась моей бедности. По ее понятиям столь знаменитая актриса, имеющая правительственные награды, да еще и так узнаваемая на улицах, должна была жить в собственном особняке, иметь множество прислуги, а не одну вороватую домработницу, ездить на собственном роскошном автомобиле. Она не могла принять мои платья, которые я носила по нескольку лет. Мало того, что в ее глазах эти платья были давно вышедшими из моды — знаменитостям прощают такие причуды, но они ведь были старыми! Три года платью — немыслимо! Три дня подошло бы куда как больше.

А еще Бэллу удивляла моя любовь делать подарки — при такой-то бедности! Вы будете смеяться, но я все свои деньги тратила на подарки, а потом сидела чуть не голодная, одалживалась у друзей, не отдавала долги, потому что было нечем. Однажды из-за этого даже поссорилась с Танечкой Тэсс [23] . Понимаете, Танечка никогда не бедствовала, и я как-то попросила у нее одолжить денег. А она вежливо так мне сказала: «Фаиночка, вам будет трудно отдать». Милый такой отказ! Я очень, очень обиделась. Потом, конечно, мы помирились.

23

Раневская говорит о Татьяне Тэсс (Татьяне Николаевне Сосюра), советской писательнице, журналистке, публицистке, сотруднице газеты «Известия».

Помню, как однажды я получила в театре гонорар за спектакль. И что-то много денег там было. Главная роль… Увесистая такая пачка купюр. И так мне показалось это неловко, стыдно, что у меня столько денег. А вокруг множество людей, которым позарез деньги нужны. И я бегала по театру, спрашивая у всех подряд: «Вам не нужны деньги? Возьмите, у меня есть». И раздавала, не считая. А уже потом, когда почти ничего не осталось, я вспомнила, что хотела купить себе новое платье, да еще нужны деньги на хозяйство, и домработнице заплатить… Самым обидным было то, что, вспоминая, кому я раздала деньги, я сообразила, что все это были неприятные мне люди!

Конечно, все это поражало Бэллу и казалось ей неправильным.

Мы недолго были вместе, всего четыре года. Бэлла

умерла, и я опять ей позавидовала. Ей было дано то, в чем отказали мне, как в красоте: умереть на руках близкого и родного человека. А все мои близкие и родные уже давно ушли, и я совсем одна, и умирать мне — одной, и никто, кроме Мальчика, не понимает весь трагизм этого. А Мальчик — всего лишь собака…

Вместе с Бэллой окончательно ушло чувство защищенности, которое и так-то бывало у меня редко, но рядом с близкими друзьями я все же испытывала его. После смерти сестры я больше нигде и никогда не могла почувствовать себя защищенной, спокойной. Я нигде не была дома. Вы даже не представляете, как это тяжело — не иметь собственного дома, настоящего дома, а не просто четыре стены, к которым прислоняется мебель…

А через год после Бэллы умерла Ирина Вульф, одиночество стало бесповоротным, а собственная квартира превратилась в настоящий склеп. Знаете, я даже перестала запирать двери — пусть входит кто хочет, лишь бы кто-нибудь захотел войти!

Но двери открываются редко. Гости приходят, но иногда мне кажется, что все обо мне забыли, бросили меня. И в такие моменты до дикой боли в сердце мне хочется домой. Как будто где-то на земле есть такое чудо — Мой Дом…

Костыли для тирана

Психолог расставлял на столе фарфоровых кошечек. Леди с зонтиком, Кокетку в кружевной шляпке, Цветочницу с корзинкой фиалок… Кошечек было много, на любой вкус.

— Опять ты кошачий тест делал? — спросил Бес, для разнообразия входя в дверь, а не возникая в кресле. Он считал, что иногда нужно отказываться от эффектов, чтобы не утратить элемент неожиданности.

— Делал, — буркнул Психолог, рассматривая кошачью стаю.

— По-моему, собаки были лучше, — заметил Бес, повернул к себе Просто Кошку и щелкнул ее по носу.

Психолог скрипнул зубами. Воспоминания о фарфоровых собачках все еще были болезненными.

— И кого она выбрала? — Бес почесал Просто Кошку за ухом, и Психологу на мгновение показалось, что фарфоровый зверек счастливо прижмурился.

— Вот эту, — Психолог поставил перед Бесом Калеку.

— Худо дело! — присвистнул Бес. — Хотя следовало этого ожидать.

— Да, следовало, — согласился Психолог. — Вот такой она себя видит…

— Малоаппетитно, но для недолюбленного ребенка естественно, — сказал Бес. — Послушай, а кофе нет?

— Тебе бы только кофе, — возмутился Психолог. — Я тут голову ломаю, а ты хочешь, чтобы я по магазинам бегал, твой любимый сорт искал.

— Да чего тут ломать еще? Диагноз есть, все понятно. Вечно тебя что-то не устраивает! — обиженный Бес развалился в кресле, поскреб копытцами по полу. — Да выкладывай уже, что там у тебя в голове тикает. Очередная бомба?

— Ну, бомба или нет, еще не знаю, — задумчиво буркнул Психолог. — Но у нее противоречие в поведении. То она ведет себя высокомерно, то напротив — униженно, будто чувствует себя гадким утенком, которому не суждено стать лебедем. Понимаешь, когда она сказала про то, что любит делать подарки, меня как ударило.