Фамилиал

Хуснутдинов Андрей

Наскоро докурив, он крепко прижался к Катюше под одеялом и дрожал от удовольствия. Какое-то время погодя им наконец удалось совокупиться — хотя и не так, как обычно хотела Катюша, — и они бессильно лежали на расстоянии друг от друга. Потом, что больше не бодрствует, Сашенька определил по тому, что видел в подобных случаях не окраины своей спальни, а давнюю и безуспешную свадьбу того самого сумасшедшего приятеля: дощатые стены “Метрополя” еще не успели пропитаться антигрибковым лаком, глаголы “стучать” и “говорить” еще не были синонимами и появление в столовых приборах одноразовых морзяночных колотушек казалось в диковинку неповоротливой Москве. Никто из собравшихся в банкетном зале не знал, что тотчас по посещении загса жених в ссоре насмерть забил невесту в машине и в эти самые минуты продолжал топтать ее нарядное тело в розовой клумбе у входа. Про молодую, впрочем, как по наитию, стучали уже исключительно в прошедшем времени: что язык у нее был известного рода, что рос он напрямую из мозжечка и что, открывая рот, она могла не только довести кого угодно до белого каления, до длинных судорог, но и воочию демонстрировать свой мозг. Не жаловали и жениха. “Кобель” — это самое безобидное, что довелось услышать Сашеньке про приятеля за все время прелюдии. Затем, когда запыхавшийся и расхристанный, войдя и буйно, без разбору, в две руки потрясая пясти приглашенных и приблудившихся, имярек принялся разъяснять причины своей задержки и отсутствия невесты, а позже внесли и привалили к стене и ее самое, присутствующие морщась, в степенном бешенстве расходились по холодным местам. Прибывшему глосс-наряду, после того как он засвидетельствовал голую смерть, пришлось, как и прочим, ждать реакции гос-тамады. Та, наглухо захлопнутая в форменный, обильно льющий бликами беж, шла пятнами от нерешительности. Отпущенное для поздравительной речи время истекало, местная РЛС с секунды на секунду должна была переключиться на соседнее торжество, лингвосчетчики приглашенных, настроенные на максимальную чувствительность

приема, начинали угрожающе потрескивать от напряжения. В заключение этой короткой и оглушительной репризы мадам сделала то, чего никто не ожидал от нее — зачитала поздравительную речь. Это было нечто по-настоящему стоящее за вечер. Потому что мадам могла бы (и должна была) предъявить наряду убийцу, за умерщвлением которого все присутствующие, за исключением иммунитетного попа, подверглись бы безоговорочному обессловливанью в качестве свидетелей. И даже Сашенька, с его крохотным зрением интеллектуального инвалида, Сашенька, чья природная рассеянность редко позволяла воспринимать ему сочетания более трех человек одновременно, по общему волнению в зале смог сполна оценить перспективы прецедента. Жених, пускай и оштрафованный на убийственный массив морфем, был тут же прощен нарядом и поощрен off-лицами по сетке гороно. Внес свою оговоренную лепту и неожиданно осрамившийся батюшка. Прижимая к заду побелевший кулак, он лаконично напутствовал жениха и вручил ему одноразовую магнитофонную запись с церковными здравицами. Затем по нескольку слов добавили приглашенные, и тамада объявила: “Лобзания!” (возглас “горько” ввиду возможности двоякого исчисления был временно запрещен к употреблению на людях). Зажгли жирные свечи. Жених послал невесте воздушный поцелуй и чему-то зааплодировал. Поднявшийся колотушечный гвалт — вызывали официантов, уточняли карту вин, звонили, попросту перешучивались — сгладил для большинства вынос тела, однако и тут не обошлось без ЧП. На руках наряда молодая неожиданно пришла в себя, стала кашлять кровью, и Сашенька видел, как, заслоненный сослуживцами, один из гвардейцев аккуратно, по рукоять, надавил ей широким лезвием в сердце. Невеста несимметрично вытянула ноги и обмякла. Оторопев, Сашенька после этого почти не смотрел по сторонам. Дважды — с улюлюканьем, со свистом — медленно убывало электричество и в худом витражном потолке становилось видно черных людей. Официанты поэтому вооружились фонариками и чья-то дружка опалила на свечке висок. Гремели тосты, из которых Сашеньке показался один: большая и уверенная в чем-то дама говорила о том, каких трудов ей стоит содержание сумасшедшего дома для животных (первого в Москве), о том, что хозяева по старинке предпочитают усыплять своих свихнувшихся на морзянке питомцев, нежели отдавать под неусыпную опеку психиатров, что доходы отсюда не на должной высоте, клиентура дохлая и т. д. Впоследствии она быстро сникла, вспомнив про какую-то неопознанную кошечку, стала промокать слезы меховым париком и застучала не по-русски. От нее отвернулись, она взялась рывками доставать что-то из металлической сумочки, но ближайшие родственники укоротили ее. Потом под стройный и завистливый вздох зала не желавший огласки субъект в маске и в кольце секьюрити поднес жениху надпись “Счастье!©”. К надписи этой, исполненной тушью на листе ватмана, прилагался пухлый копирайтный сертификат. “Филолог… филолог…” — на пределе слышимости зашуршали ошарашенные Сашенькины соседи с обеих сторон, пока жених целовал маске налокотники. От удивления отвлекся от спиртного и Сашенька. Он даже привстал, рассматривая радужно лоснящиеся и как будто выдавленные из лужи черного масла, забрызганные, в обильных заусенцах буквы надписи. Счастье. С тех пор как было пересмотрено авторское законодательство, утилизированы не прошедшие ©-экспертизы бумажные библиотеки и введена монополия на оборот плоских носителей письменности, подношения подобного рода согласовывались и подлежали регистрации в Минпечати. Преступления, связанные с незаконным оборотом граффити, наряду с расписыванием стен и иных поверхностей морфемами первой и второй потребительской зоны или, например, со злостным уклонением от Интернета, относились к разряду тягчайших и рассматривались судами (в которых подзащитному и его адвокату дозволялось только жестикулировать, а свидетелям только стучать — не говоря уж о возможности последнего слова и прочих языческих кувертах), — преступления эти, как правило, рассматривались судами в полевом режиме и еще ни разу не заключались оправдательным приговором. Вот почему стоимость восклицательного подношения маски имела такой бурный отклик зала. Однако стоило стихнуть гулу восхищения и аплодисментам, а маске покинуть собрание, как из кухонного входа в противоположном конце помещения показался угрюмый и грузный неизвестный в бурке. Мало кто вообще заметил его, прежде чем он встал во главе стола неподалеку от корыта с подарками. Но когда по рядам прошел запах овечьей шерсти, когда разглядели бурку и бороду и, главное, аршинный логин зеленой повязки, опоясывавшей бритый череп, мертвая тишина сковала зал — так, будто с появлением неизвестного из него откачали воздух. Ухмыляясь одной половиной рта и прихрамывая, бородач обернулся вокруг, чтобы набрызганное фосфорической краской по изумрудной зелени могли прочитать те, кто еще не успел этого сделать: “Террорист № 1©”. Трудно было сказать, что горит сильнее — буквы повязки или хищно скакавшие белки глаз этого страшного, пропахшего животным человека. Спохватились было на задворках застолья, да поздно: официанты уже заколачивали двери. Давешний наряд, так и не успевший отправить молодую на опознание, прислонил ее на прежнем месте и не спеша рассредоточивался по периметру. В следующую секунду бородач скинул бурку и оглушительно хлопнул в ладоши. Это было похоже на начало лезгинки: бравируя расшитыми по черкеске золотыми сертификатами, с гортанным криком он бросил по сторонам вытянутыми, напряженными до судорог руками… После чего, разумеется, не затанцевал. Из окружения жениха больше всего повезло самому жениху: он успел заслониться подаренной надписью. Террорист, не особо, впрочем, рассчитывая на успех, заказал ему разрывное поражение, тогда как соседям по летальному осколочному с контрольным. Этих двигавшийся следом наряд прошел специальными компактными зарядами и проконтролировали официанты. Царапиной отделалась только дружка с опаленным виском. Негодяй тем временем выступал далее по проходу между сдвинутыми столами и командовал на обе стороны: “Девять миллиметров, обычный, в башку!.. Семь-шестьдесят два, обычный, в корпус!.. По морде — этому по морде!.. Пять-сорок пять, со смещенным, в корпус!.. По морде — этому, этому и этому — по морде!..” Или, если перед ним оказывалась молодая симпатичная женщина: “На хер!” Несимпатичных и старых он игнорировал скупой и бранной жестикуляцией. Закончилось побоище так же неожиданно, как началось. За пару человек до Сашеньки с одним из гостей у террориста случилась настоящая перестрелка, и хотя смельчаку в конце концов перерезали горло, это в корне подкосило ресурсы бородача. Он подал знак гвардейцам, задействованным в изнасилованиях, потише или кончать и, одолжив у кого-то из официантов интерфейс, проверил состояние своего счета. После чего неслышно выматерился, наступил и плюнул в кровь последней жертвы. На запланированное отступление, как видно, у него уже не оставалось средств. Он было обратился под честное слово к наряду, но при таком скоплении счетчиков гвардейцы отказали ему. Тогда негодяй решил действовать на свой страх и риск. Нацепив на грудь последовательно соединенные таблички “Стрельба, фото — и видеосъемка запрещены!©” и “Самолет в Шереметьево-2, бегом!©” (обе — с непроделенной сертификацией), он уселся за ближайший столик и принялся жрать остывавшее жаркое остававшейся без сознания хозяйки сумасшедшего дома для животных. Гвардейцы стали звонить в мэрию, официанты — стучать в Останкино и Склиф. Чуть погодя огородили трупы, пересчитали и учли потерпевших. Раненым были предложены бинты и кола. Негодяй, доев жаркое, сыто ковырялся в золотых протезах и щерился в направлении двери. Чем в результате закончились его переговоры с властями, Сашенька так и не узнал, ибо всех прочих вскоре попросили очистить место происшествия, а в новостях передали только то, что многострадальный витражный потолок Метрополя рухнул в районе полуночи “без видимых причин”.

Проснувшись через полчаса с каким-то оглушительным, умопомрачительным ощущением между ушей, он подался на кухню, где сначала хотел выпрыгнуть в окно — не убиться, за водкой, чтоб не тревожить соседей, — потом напился воды и стоял, прислонившись к стене щекой. Катюша еще спала. Было очень холодно, и он включил свет. Выключатель, спаренный с мастером подключения к Сети, сработал с минутным запозданием, поэтому у Сашеньки было время оправиться и улыбнуться. Сетевой редактор оценил его состояние как удовлетворительное (угроза цирроза, долги за кислород) и после тестирования основных социальных показателей подал электричество. Из приличия Сашенька кликнул несколько рекламок (“Курорты Ичкерии — на пару слов©”, “Talk to VVP, t.p.©”, “Русский оргазм©”), посетил официальный правительственный сайт (концепцию “отсутствующего Президента©”, как оказалось, успели заменить на идею “пролонгации Мертвого, VVP-5©”) и заказал спиртного. Ему предложили виртуальную формулу, которую он отклонил с неопределенной переадресацией, после чего отказал модем и пришла отлежавшая все лицо Катюша.

Катюша тоже выпила воды и была вынуждена подключиться. Правительственному сайту, как обычно, она предпочла посещение филиала Мавзолея 1:1 на Пречистенке, где запросила обновленные виды путинской мумии с открытыми глазами. Вот уже два года, с тех пор как головной Мавзолей был закрыт на инвентаризацию и видеть Верховного живьем могли только профессиональные язычники и телохранители, с упорством и страстью обиженного ребенка она

собирала его посмертные изображения. Те, что казались ей удачными, она рассылала по знакомым. Неудачные редактировала и отправляла обратно. Некоторые из ее инсталляций участвовали в ежегодном смотре-конкурсе “Последний Президент”, а наделавшая столько шуму, на которой Путин со своей знаменитой улыбкой держится за края гроба и собирается встать из него, была удостоена специального приза жюри “За системный мажор, где-то веру©”.

Тут, слава Богу, связь оборвалась окончательно и погасло электричество. Сашенька зажег керосинку и сходил на угол. Отключившись, Катюша в это время сидела в тени бутылки, трещала пустой оберткой от шприца и смотрела в окно. Всякий раз после Интернета у нее было головокружение и тошнота. Сашенька поэтому принес ей спазмолитика, сам же выпил сразу побольше, чтобы она не успела ничего возразить, и не закусил. Через минуту-другую отпустило у обоих. Катюша приоделась, принесла колотушку и убрала со стола. Вспоминая, видимо, о чем они говорили накануне, она рассказала, что во время последнего заградпарада звезду Троицкой башни сначала заволокло дымкой, а потом, как дымка разошлась, звезда оказалась о шести лучах. Был погром, хотя и не такой, как в прошлом году, когда после снайперского обстрела пришлось запирать броней верхушку Спасской. После чего вспомнила про фамильянс и снова стала плакать. Сашенька тоже вспомнил про фамильянс, но стал смеяться. “Д-ы-ш-а д-у-х-а-м-и и т-у-м-а-н-а-м-и! — стал стучать он. — Д-ы-ш-а д-у-х-а-м-и и т-у-м-а-н-а-м-и!.. — И снова смеялся. — С-п-а-л-и-т-о н-и-ч-е-г-о! Г-о-с-п-о-д-и!”

Ничего себе ничего, притихла Катюша. Сутки. Ты ж просыпался, когда тебя откачивали… Сашенька, на минуту оторопев, вспомнил скорую помощь и белого, не попадавшего ему из бешенства в вену санитара. И так как оценить всю эту прошлую, но без сомнений бывшую боль ему явилось возможно только теперь, то он снова почувствовал и чуть мог пережить ее, вырвав каким-то ржавым лекарством. И рассматривал потом издали, не слыша Катюши, фиолетовую точку на вене.

Конечно, и прежде случалось, что из виду у него исчезал день-другой, а то и неделя, и без последствий, однако сейчас, разглядывая фиолетовую точку, он подумал, что, пожалуй, впервые им было оставлено без продолжения нечто важное. Что более опытное и легкое тело отныне опережало на сутки его тяжелую голову. В прошлом году, например, он так чуть не забыл поздравить отца — выручила автоматика. Или когда с проблемами с координацией не стал распаковывать очередную Катюшину работу “5-я годовщ. торж. сожжения чучелом Алексием II неглиже чучела Ж. д’Арк, кткмбницы”. Катюша тогда призналась, что “творила на бред, ибо в обиде на Кремль” и если бы файл оказался разархивирован (и пожарная копия его автоматически убыла бы в порталы Синода), ей было б несдобровать. Про один эпизод из той инсталляции она тем не менее жалела и по сегодня: Великий Инквизитор указывал еретичке на картину ее обугленного трупа и спрашивал: “Кому принадлежат останки сии, дочь моя?”. На что грешница отвечала: “Останки сии плинадлежат мне, падле” (у Жанны, как у француженки, было пожизненное вето на фонему “р”, но грассировала она через “л”, как сущий младенец, из-за чего прославилась Девственницей). И все это, видимо, задолго после того, как виртуальность была законодательно причислена к повседневной действительности и, соответственно, воображаемые преступления (убийства в action, богохульство на форумах и проч.) перешли в разряд обычных, в смысле — уголовных. “Все, что кажется, что было — было на самом деле” — последний принцип гносеологии, навсегда изменивший не только лицо правосудия, но и лицо человечества. Вот почему Сашеньку так тревожил пропущенный день.

Проще всего, конечно, было просить Катюшу напомнить о происшедшем, но он не стал этого делать, потому что и сама она сейчас была не в себе. А что как ей привиделись эти чертовы сутки, а не наоборот, и она вводила его в заблуждение? Или того лучше: хотела сказать, что в бессознании он официально отрекся от фамильянса?

Поэтому он решил бросить жребий. Решка — сутки прочь, орел — никакого санитара не было, а шприц Катюша могла взять из аптечки в уборной.

Однако выпала решка.

Сашенька выпил желтого лекарства и опять рассматривал фиолетовую точку на вене.

Дрожа, Катюша осторожно подвинула ему под кисть какой-то мятый листок. Сашенька увидел: “Бога нет”. Он тотчас скомкал листок и поджег его в тарелке. “Не бойся, — подвинула Катюша другую записку, — такие чернила не сканируются. А морзянку можно. Re: Бога нет”. Почему? — спросил Сашенька. Потому что новые эхо-сканеры уже распознают твоего ненаглядного Морза. Почему, — повторил Сашенька, — Бога-то нет?

Не знаю, задумалась Катюша, отец сказал.

И, помешкав, подала ему третью бумажку.

Сашенька убрал бумажку со стола и со страхом, задумчиво читал ее.

Сообщение состояло из плотных непечатных слов. Морфема “-бог-” употреблялась в нем ощутимо чаще других и была выделена объемными гиперссылками. Углы сообщения обрывались.

Сначала и безо всякого вступления экс-ангел сетовал на сепаратную сделку между Синодом и продажной верхушкой протокодистов. В результате этого сговора Синод получал ограниченный доступ к ретрансляционному спутнику протокодистов (имевшему самую высокую геостационарную орбиту), а отцам-морзяночникам отходила часть патриаршьей маржи за “Божественный сертификат”. В этом смысле переставала существовать не только православная монополия, но и подводилась жирная черта под независимостью реформистской церкви. Никто отныне не знал наверняка, на чьих счетах аккумулируется его жертвенный шепот, пребывая в полном неведении и относительно того, откуда, из каких областей лингвосферы сходит на него скупая благодать Слова. Если прежде, до сговора, да и в целом до акционирования алфавита, всякая конфессия могла апеллировать к своему персонифицированному абсолюту, то теперь Бог был один на всех. Бог был — поделенная лингвосфера. Так сговор усугублял и без того двусмысленное положение мусульман. Те из них, кто не бежал из страны и кому не отключили вторую сигнальную за отказ перейти от бумажного Корана к его электронной версии, жили еще глубже катакомбников. Те же, кто оставались на поверхности и, проклятые своими подземными собратьями, были вынуждены отправлять таинства веры через Интернет — причем делать это на государственном языке — оказывались окончательно дезориентированы. Существование официального исламского сайта больше не гарантировало им, что молитвы их действительно устремляются к Аллаху, а не ко Христу, Будде или, прости Господи, к какому-нибудь резидентному Вицлипуцли. К тому же государство, державшее контрольные пакеты акций во всех без исключения составляющих алфавита, переводило львиную долю славословий на свои федеральные счета. Бум сект, вызванный расколом, сделкой Синода с протокодистами только прирастал. Мало того что каждому возомнившему себя пророком было достаточно получить лицензию и зарегистрировать молитвенный сайт, так теперь за эту новую клиентуру разворачивалась нешуточная борьба. Синод брал размахом, протокодисты — большим дисковым пространством на серверах. Ни у кого и в мыслях не было давать оценку происходящему. А что же происходило? А вот что. Если классической археологии нужно было добывать информацию из земли, и еще совсем недавно ту же информацию приходилось выкапывать из информации, то нынче информация как таковая уже не интересовала никого. Информация нынче служила только одной цели — производить информацию. Более того, она производила ее уже безо всяких усилий извне. Вам нужно знать абсолютное число внебрачных связей Чингисхана? Желаете взглянуть на конкретную доисторическую сволочь, забившую последнего мамонта? Никаких проблем — только правильно ориентируйте свое сообщение. Ах, вы склонны считать подобные методики запудриванием мозгов… Хорошо. Небольшое пояснение. Что, по-вашему, составляет основу дыхательного процесса? Газообмен в тканях. Верно. Но это лишь одна сторона медали. Кровь снабжает ткани кислородом в том числе, в первую же очередь она снабжает их информацией о кислороде. Да и для вас самих — что это за чудо такое кислород, как не голая формула, что он, как не голая информация о нем, о-два? Фундаментальная физика с ног сбилась в поисках элементарных частиц, этих окончательных кирпичиков мироздания, но если б она удосужилась заглянуть в теорию информации, то обнаружила бы их там на первой странице. Мы подсидели Бога, вот в чем дело. Приватизировав алфавит, мы де-юре скрепили то, что уже давным-давно сделали попы, отправив Его в почетную отставку. Троянская формула, подброшенная якобы за его Его подписью, “В начале было Слово…” — о Господи! — формула эта в конце концов и выродилась тем парнокопытным, что разломало райские дерева. Мы обманули всех. Мы обманули всех с завязанными глазами. Херувим с огненным мечом проспал нас. И Он сам тоже проспал нас. Боже, как разбудить, расшевелить этого Пенсионера и как сделать так, чтобы глаза открылись хотя бы у Него?..

Так, все равно не понял Сашенька, бледнея, но где тут Бога-то нет?

Вместо ответа Катюша перевернула бумажку, и на обратной стороне, в нижнем правом углу он увидел еще одну надпись —бог. сатана. ru/ Однако кликнуть ссылку он не мог сейчас при всем желании — тряслись руки. К тому же сайт был наверняка заблокирован. Катюша хотела помочь ему, но он накрыл листок стаканом. Который час? — спросил он. Комендантский, ответила Катюша и отвернулась к окну. Сашенька потер глаза и тоже стал смотреть на улицу. Стакан, впрочем, с бумажки убрал, а бумажку спрятал.

Комендантский час объявлялся на несколько минут после полуночи, чтобы гвардейцы, не смущаясь прохожими, могли оперативно счищать подвисшие бекапы бомжей. Одна такая компания сейчас и подвигалась с шумными междометиями по Арбату. Двое поддатых мужиков и расхристанная девка в ватнике, изображая русскую тройку, волочили на задубелых помочах обгоревший холодильник без дверцы. В доме напротив раскрылось окно, и в компанию полетел полиэтиленовый пакет с темным и рыхлым содержимым, рассыпашимся на полдороге. “Нелюди!” — послышалось с соседнего балкона. Один из мужиков, бросив ремни, принялся сбивать каблуком лед на обочине. Другой дебошир обнялся с девкой, которая захохотала при этом неожиданным и гнусным басом. На балконе звонко лопнула форточка. Сашенька привстал…