Фамильяр и ночница
Шрифт:
— Иными словами, вы намерены дождаться смерти Буракова, чтобы снова весело проводить время? — усмехнулась Дана. — Ну да, вам и впрямь торопиться некуда… Вот только какую роль ты во всем этом уготовил мне?
— Я бы тебя отпустил, — заверил Рикхард. Должно быть, он рассчитывал обрадовать ее этим заверением, но девушке стало лишь холоднее внутри. Слезы подступили к глазам и она решительно ущипнула себя за руку, чтобы собраться. Рикхард тем временем положил ладонь ей на плечо и строго промолвил:
— Ты верно спросила, Дана: нам сейчас о твоей судьбе надо потолковать, а не про мои дела с Силви. Только если позволишь, я начну издалека…
— Хорошо, как скажешь, — устало кивнула Дана.
Рикхард
— Глеб Демьянович с юности тянулся к тайным знаниям, не пренебрегал светскими науками и политикой, но ведовство ставил несравненно выше. Уж не знаю, от кого из предков ему достался этот дар, важнее то, что у него имелся брат Григорий. Тот отличался более спокойным нравом, ни в чем звезд с неба не хватал, но зато удачно женился на дочери крупного промышленника и стал отцом двоих наследников. Жил в полном достатке, с женой душа в душу, но… приключилась с ним однажды мужская слабость. Он ехал по делам через небольшое село, пришлось заночевать на постоялом дворе, а у трактирщика имелась дочка — юная, но уже красавица хоть куда! Невинная, недолюбленная, доверчивая, которую было легко подманить обещанием свозить в большой город и нарядить в шелк и бархат…
Лесовик умолк, выразительно посмотрел на Дану и та почувствовала, как новая волна тревоги разливается по телу. Но сдержалась, выжидающе промолчала, и Рикхард продолжал:
— Наутро Григорий, разумеется, уехал, накормив девчонку еще парой обещаний, и она терпеливо ждала до тех пор, пока не замаялась тошнотой. Трактирщик, сообразив, чем дело пахнет, исправно выпорол дочь, но прыткого гостя и не думал искать — понимал, что сельскому холую там нечего ловить. Ну, погоревала девица, поплакала, да смирилась, а там и дитя родилось на свет. Она только не знала, что горе-папаша однажды все-таки проезжал мимо постоялого двора — случай завел, а заодно, быть может, и на сердце кошки заскребли. В гости не зашел, но издалека увидел ее с дитем на руках и все сопоставил. Конечно, Григорий не намеревался ломать себе жизнь этой связью, и вероятно, о ней бы еще долго никто не узнал. Но спустя два года он заболел брюшным тифом, и поняв, что не выкарабкается, успел поведать эту историю своему брату, Глебу. Только ему одному…
Рикхард снова прервался, и теперь Дана осторожно спросила:
— Ну и к чему ты все это мне рассказал? Меня не удивить отношением господ к простым девкам, Рикко! Он и по другим постоялым дворам мог наплодить, эка невидаль…
— Так-то оно так, но ты не догадываешься, кто была та девчонка?
Дана всмотрелась в глаза Рикхарда, сейчас лишенные всякого сочувствия и поблажек, выражающие лишь неусыпное внимание. И похолодела от ужаса:
— Ты хочешь сказать, что она — моя мать?
— Именно так, Дана, — промолвил Рикхард и осторожно коснулся ее руки. Теперь, отпустив на волю неприятную истину, он вновь оттаял и смотрел на нее почти с прежней лаской и щемящей жалостью.
— А Глеб Демьянович — твой кровный дядя: вот и ответ, какова твоя роль во всей этой истории. И вовсе не я тебе ее навязал. У меня просто не было выхода…
— Зачем я вдруг ему понадобилась?
— Колдунам-двоедушникам жизненно необходимы ученики и преемники, в идеале — родственной крови. Иначе их ждет участь бедного старика, который меня воспитывал: духи, увы, учениками не считаются. Покойная жена Глеба Демьяновича не успела родить, Силви он зачать не мог, поэтому всегда имел нескольких наложниц из прислуги — здоровых, крепких бабенок с широким задом и налитыми грудями. Но ни одна не смогла от него понести: не дано ему плодотворного семени. В этом смысле его брату повезло больше, но законные дети родились простыми людьми, без ведовской жилки.
— Значит, он вспомнил эту историю и решил меня разыскать, чтобы взять в ученицы?
— Верно, Дана. Это оказалось нелегко — твоя мать давно покинула родные места, вышла замуж за вдовца и родила ему новых детей, отдала тебя в учение Мелании. Но Бураков не был бы собой, если бы не напал на след и не вызнал, что незаконной племяннице передался колдовской дар. Он по крупицам смог восстановить эту историю именно так, как я ее тебе пересказал! Силви сообщила мне о его намерениях, а в то же время до нас дошло пророчество, что Усвагорску не жить, если равновесие, нарушенное колдуном, не восстановится. Мне пришлось перехватить того человека, которого Бураков за тобой отправил, и выдать себя за него перед Меланией.
— Она все знала или ее тоже втянули обманом?
— Не ручаюсь, я видел ее совсем недолго, но сейчас думаю, что знала. Наверняка они с Бураковым общались прежде, и с ней было легко договориться.
Дана резко выдохнула и произнесла:
— Ну хорошо, с Бураковым понятно, с Меланией понятно, а тебе-то я зачем понадобилась? Только не говори, что увидел меня издалека и польстился на красивые глаза и милую улыбку!
— Этого не скажу, — кивнул лесовик, — я рассудил так, что если ты сильная от природы колдунья — значит, сможешь нам помочь остановить Буракова и исцелить ауру в городе, потому что иначе она захватит и лес. Надо было только испытать твои навыки и не дать ему до тебя добраться. И ведь ты действительно хотела во всем разобраться и помочь горожанам — разве я не прав?
— Да, хотела! — вздохнула Дана. — Но почему ты сразу не рассказал мне правду? Зачем было скрывать, увиливать, соблазнять меня? Представь, как я себя чувствую, узнав, что была марионеткой, с которой забавлялись двое нелюдей и один злобный колдун!
— А как бы ты поступила, если бы я сказал правду? — спросил Рикхард, пристально на нее взглянув. — Дана, ты плохо представляешь, какой властью обладают людские кровные узы! Помнишь, ты говорила мне о птенцах, которые считают матерью ту, кого увидят первой после вылупления? А у людей не так, вам до зарезу нужно знать, в ком еще течет ваша драгоценная кровь! У ребенка может быть прекрасная и любящая приемная мать, но он все равно пожелает искать ту тварь, которая его бросила, ибо «родная»! И вот теперь вообрази, что бы ты испытала, узнав, что у тебя есть родной, настоящий, живой дядя! Ты не захотела бы его увидеть? Побывать в его доме, расспросить о семье и корнях? А там он быстро залил бы тебе в уши столько елея, что ты уже никогда бы меня не услышала.
— Значит, ты просто его опередил и залил этот елей сам, — горько улыбнулась Дана. — Что же, разумный ход: молодого и красивого любовника девушка охотнее станет слушать, чем едва знакомого дядю. А ведь если подумать, Рикко, я все знаю только с твоих слов! Что если ты и сейчас мне врешь?
— Сейчас-то зачем? — вздохнул Рикхард. — Теперь ты не маленькая испуганная девочка, Дана! Ты знаешь, кто я, и уж точно знаешь, кто ты, и мне нет смысла взводить на Буракова напраслину.
Дана умолкла, спрятала лицо в ладони, потрясла головой, словно отгоняя кошмар. Затем решилась спросить:
— А что же все-таки Бураков делает с ульникой?
— Прежде он стал готовить на ее основе какое-то зелье и продавать его втихомолку, с помощью городского аптекаря. Но делал это понемногу, с осторожностью, а теперь вошел во вкус и, по-видимому, задумал пустить ульнику в широкий оборот — лекарства для стариков, духи для дам, наливки для господ, варенье для детей. Я не знаю точно, Дана, — при Силви он ни с кем об этом не говорил, — но подозреваю, что это лишь очередной способ извести человека по заказу, просто более изощренный. Колдуны такого сорта ничего нового не создают, просто гадят исподтишка, хоть амулетами, хоть зельями.