Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец
Шрифт:
– Окстись! – сказала мать Лины. – Потом самому стыдно будет! Ты что, с дитем воевать собрался?
– Мое дело предупредить, – снова непонятно сказал Федор Иванович, увидел Лину, закашлялся и пошел со двора, отставляя руки от массивного туловища и тем самым оправдывая кличку.
За ним потянулись остальные. Лину они обходили с опаской, словно змея лежала у них на дороге, а не тринадцатилетняя девочка стояла.
– Вот! – вздохнула мать. – Слышала? Теперь все грехи на нас вешать начнут: корова там у кого заболеет, ребенок родится неправильный… Бабка-то все поправить могла, а с тебя-то что взять?
Шваркнула тряпку на ступеньки крыльца и ушла в дом.
Вечером Лина пошла в сад. Листочки и в самом деле даже на абрикосах скрючились, а в скрутках серела густая паутина.
– За руку не держалась! – хмыкнул пьяный по своему обыкновению дядя Петя. – Слышь, Линка, завтра с похмелуги приду лечиться, готовься!
– Пьяный дурак! – сказала ему мать Лины. – Кто тебе сказал, что девочка к этому имеет отношение? Как она могла сделать, по-твоему?
– Знаем, знаем, – сказал дядя Петя и попросил у матери Лины червонец до понедельника. Никакого червонца он, конечно, не получил, у них у самих в доме денег мало было, чтобы червонцы разным пьяницам дарить, – все знали, что дядя Петя никогда долгов не отдает.
Разговоров об облаке из бабочек хватило на неделю.
– Это не ты? – спросила с нетерпеливым любопытством Аня Укустова.
– Откуда? – сказала Лина.
А зачем ей было признаваться? Ее и так уже ведьмой считали, за то боялись и не любили. Зачем разговоров прибавлять?
– Красиво было, – вздохнула Аня. – Первый раз в жизни разноцветное облако видела.
А Лина из этого разговора уяснила, что надо быть осторожнее. Доброта добротой, а привлекать к себе внимание тоже не стоило. Это хорошо, что на этот раз ее никто не видел, но могло и иначе случиться.
– Линка, Линка, – вздохнула мать. – Что ж ты делаешь? Спалят ведь, запросто спалят!
Она заплакала, а Лина пошла на речку Быстравку – купаться.
Последнее время купалась она одна, в стороне от остальных. Взрослые смотрели на нее с любопытством и некоторым страхом, детей, которые к Лине тянулись, испуганно одергивали – нечего с ведьмой играть. Не открыто, конечно, а когда девочка не видела. И правильно. Кто же будет с ведьмой ссориться? Себе дороже выйдет.
А Лина постепенно привыкала к одиночеству. Больше всего ей нравилось вечерами лежать в пахучем сене, смотреть на разноцветные драгоценные россыпи, вспыхивающие в сухой ломкой траве, и слушать пояснения неведомого голоса, звучащие в ее голове. Голоса были разные – звучные, звонкие, глухие, сипловатые – словно каждая травинка о себе сообщить торопилась. Постепенно Лина научилась разбираться в светящихся травинках, отличать одну против другой.
– А плакун-трава, – сообщал тихий голос, – собирается утренней зарею в Иванов день. Без железных орудий, а лучше руками требуется вырыть из земли корень. Приводит она в страх и покорность нечистых духов, смиряет их и делает покорными воле колдовской. Можно плакун-травой изгонять домовых, нечистую силу, что клады сторожат…
Рядом завозились, тихонько кто-то вздохнул, кашлянул робко:
– Домовых изгонять… Ну прогонишь домовика, кто за домом смотреть будет? Кто стреху поправит, кто фундамент подновит, мышей ночью погоняет, крыс к люльке не пустит?
Лина даже не испугалась, просто руку протянула, нащупала маленькое мохнатое тельце с бешено бьющимся сердечком.
– Да кто тебя гонит? – спросила она. – Ты ведь не безобразник, зря шалить не будешь и пугать от скуки? Сиди уж…
– А я думал, бабка вернулась, – кто-то свернулся калачиком в подоле Лины, едва не мурлыча по-кошачьи. – Значит, не только воды попила… Ты меня почеши за ушами, а я тебе косу заплету, волосы будут расти быстрее…
И правду сказал домовой. После этого волосы у Лины расти быстрее стали, а волосы у нее были темные, с завитками, и коса вышла на славу – в руку толщиной и ниже пояса. Такая коса, что каждый второгодник хотел бы дернуть ее, да боялся гнева Лины, разное про нее в домах говорили, но редко что-нибудь доброе. Так ведь бывает, никому ничего плохого не делаешь, а все равно слухи ползут. У городских жителей это называется репутацией, в деревне запросто – людское слово, раз бают, значит, не напрасно.
А с домовым у Лины сложились прекрасные отношения. Она его и парным молочком угощала, и вкусненькое из редких материнских подарков припасала, а домовой, которого она звала Седиком за цвет шерстки, тоже про нее не забывал – то крысиный хвостик принесет и научит, как им пользоваться, то подпольный гриб, съев который можно мысли чужие слышать. Но Лина гриб есть не стала, она явных слов о себе наслушалась, к чему же ей чужие неласковые мысли слушать? Расспросила, где он в подполе растет, и оставила без особого внимания. Но не забыла. Кто знает, что из ненужных пока вещей и диковин может в жизни понадобиться?
Наступили летние каникулы.
Иногда – когда было свободное от домашнего хозяйства время – она уходила дальше от дома, садилась на берегу речки, где гремел по камням и пенился маленькими водоворотиками перекат. Ей не было скучно, она играла со стрекозами, заставляя их собираться в слаженно летающие над водой отряды, а когда это ей надоедало, отправляла стрекоз на ближайшее болото, чтобы они собрали ей уже поспевшую к тому времени бруснику. Стрекозы улетали и возвращались, держа в лапах по ягоде. С легким шуршанием они планировали к поставленному на берегу ведерку, и вскоре оно наполнялись крупными отборными брусничинами, которые Лина приносила домой. Мать вздыхала, недовольно сдвигала брови, но ничего не говорила. К тому времени она с Линой тоже ссориться боялась. Был один случай, которого они оба, хотя и по-разному, боялись и предпочитали не вспоминать. Однажды мать на Лину рассердилась, схватила тряпку, предназначенную для мытья полов, замахнулась на девочку. Замахнулась и села, замирая от режущей боли в груди. Боль не отпускала долго, пришлось даже лечь на постель и отпаиваться валерьянкой. Лина принесла ей в стакане воду, но мать оттолкнула руку, потому что считала дочку виновной в неожиданном приступе. А Лина была ни при чем, она даже не подумала ничего, просто не хотела, чтобы мать ее била не по делу. И все равно после этого случая между ними легла странная отчужденность, ну, как при ссоре большой между девочками бывает – вроде и дружба продолжается, а прежней сердечности и открытости нет.
Мать бруснику мочила на зиму в бочке. И грибы сушила, только, когда резала их, морщилась недовольно, замечая на гладкой поверхности шляпок ровные строчки еле заметных проколов. Она была права, грибы Лине ежики помогали собирать, она созывала их на полянку, и ежи, смешно пыхтя, разбредались по пролескам и полянам, возвращаясь с боровиками и подосиновиками да подберезовиками, крепенькими рыжиками и лисичками, которые взрослые грибники днями искали и найти не могли. А ежики могли, они лес лучше знали. Им грибницы тайными зелеными огоньками показывали себя. В лесу было хорошо, здесь Лина чувствовала себя лучше, чем дома, здесь она вообще не уставала – достаточно было посидеть под старым дубом или среди березок, которые шелестели рядом с болотцем, в котором плавали зеленые пучеглазые растопыренные лягушки.