Фантастика 1962
Шрифт:
Появлялся Коля дома только на час, на два. Затем машина быстрого движения уносила его в интернат, расположенный за несколько тысяч километров от дома. Няня была не нужна. Машина с роботом, заменявшим и шофера и няню, доставляла Колю до места. Пятилетний мальчик не боялся остаться наедине с роботом в машине быстрого движения.
Ведь путешествие занимало всего несколько быстрых минут, скользивших привычно и почти незаметно. Оптический аппарат, включенный во время движения, мог в любое мгновение показать мальчику милую улыбку мамы и строгий взгляд отца, принести слова ласки и одобрения из пространства, как бы находящегося и далеко и рядом.
Даль и близь сливались воедино, “тут” и “там” подчинялись желанию
— Граждане, чудес не бывает. А есть только наука и искусство.
Уж не фокусник ли я, не профессиональный ли обманщик, пробравшийся в их дом с какой-то явно сомнительной целью?
Какое я имел право — если это было на самом деле — нарушить логику жизни, извратить законы природы и появиться снова на свет после долгого пребывания “нигде” и в “ничто”?
Людмила Сергеевна не могла ко мне привыкнуть.
Я этого не мог не заметить. Вероятно, она с нетерпением ждала, когда пройдут все сроки оказанного мне гостеприимства и я вернусь туда, где пребывал так долго, играя в прятки с временем и судьбой! Сроки! Нет, о сроках пока не было речи. Я гостил, и гостеприимные мои хозяева Павел и Аня не напоминали мне о том, что пора переменить обстановку. Может быть, следовало мне самому напомнить им об этом? Но имел ли я право распоряжаться своим временем и желаниями? В какой-то мере я был экспериментальным материалом, и все зависело от ученых, изучавших дискретные явления жизни и их последствия для человеческого организма.
Людмила Сергеевна наблюдала за мной, по-видимому, — вопреки своему характеру, чуждавшемуся всего странного, загадочного и двусмысленного, наблюдала из любопытства. Я замечал иногда взгляд ее глаз, привыкших иметь дело с обыденным, домашним, интимным, приуроченным к человеческим навыкам и чувствам, я был для нее словно призрак, обязанный сейчас же исчезнуть, испариться. Но призрак вел себя слишком естественно: он ел, кашлял, жаловался на головную боль, он рассказывал Коле старинные сказки про милых и наивных зверей.
В свою очередь, я тоже наблюдал за Людмилой Сергеевной. Она была тем, что в мое время называли домашней хозяйкой. В отличие от дочери, зятя и внука она не отлучалась на долгие часы из дома.
Она пребывала здесь, среди этих стен. Ей не надо суетиться, спешить на рынок, в булочную или в прачечную. За нее это делали роботы, автоматические слуги, полумеханизмы-полуорганизмы. Внутри них происходили такие же быстротечные и сверхэкономные биоэнергетические процессы, как в живом человеке… Что значит сила привычки! Людмиле Сергеевне они казались не более необычными, чем ветви столетней сосны, стоявшей возле дома. В то время как я, обычный человек, не урод и не покойник, одним своим наличием приводил в крайнее замешательство ее рассудок. По-видимому, ради зятя, которого она любила и уважала, она заставляла себя терпеть мое присутствие и не давать волю своим чувствам. Иногда на ее лице появлялась любезная улыбка, она улыбалась мне, но не ради моей особы, а ради зятя и науки. Сколько стоили ей эта улыбка и ласковые слова, обращенные ко мне, ласковые слова, сквозь которые все же пробивались неприязнь и страх.
В ней было много мужества, в этой старушке, заставлявшей себя оставаться дома вместе со мной, когда отбывали на работу Павел и Аня.
Разговаривая со мной, она тщательно избегала прошедшего времени и употребляла только те слова и выражения, которые ей и мне давали возможность не переступать за пределы текущего мгновения. Я тоже старался при ней не говорить о своем прошлом.
— Вы что любите больше, — спросила она меня как-то, — макароны Или цветную капусту?
— И то и другое, — поспешил ответить я.
Как я благодарен был ей именно за эти домашние прозаические слова. С Павлом и Аней мы больше говорили на философско-отвлеченные темы.
— С соусом или без соуса? — последовал затем вопрос.
— Вы ставите меня в затруднительное положение, — ответил я, — для того чтобы сказать точно, я должен вспомнить, что я любил триста лет тому назад.
Лицо Людмилы Сергеевны исказилось, стало презрительным и гневным.
— Меня не интересует ваше прошлое. Еще учась в школе, я ненавидела археологию и всякие древности.
Какой-то бес дернул меня продолжать в том же духе, в каком я начал:
— Для вас это археология и древности. А для меня — увы! — это такая же реальность, как вчерашний день.
Наступило продолжительное молчание. Молчанием старушка отгораживалась от меня и от моего прошлого, так неделикатно напомнившего о себе.
Там, в бесконечных просторах вселенной, живет другое время, время, враждебное всем человеческим меркам и привычкам.
В те дни я еще не подозревал о коварстве эйнштейнова времени и с доверием смотрел на свои ручные часы “Москва”, где на черном циферблате торопилась только одна стрелка, длинная красная стрелка, отмечавшая секунды. Остальные стрелки не спешили.
Я ждал Ольгу на скамейке бульвара. Мы должны были встретиться здесь, а потом отправиться вместе с ней к Всеволоду Николаевичу с визитом. Я терпеть не могу это жесткое накрахмаленное слово “визит”, но попробуйте-ка найти другое! Ведь я шел в гости не к сверстнику-приятелю, а к пожилому профессору, к заведующему лабораторией, и поэтому мне пришлось долго ждать свою жену, сидевшую в парикмахерской на улице Желябова.
Парикмахер не спешил, он завивал Ольгины волосы., нисколько не сомневаясь в том, что нет на свете дела важнее. Он, этот парикмахер (вспоминаю я сейчас, забегая вперед), делал Ольге прическу и накануне того дня, когда Ольга разлучилась с Землей, чтобы познать другое пространство, и другое время. И тогда парикмахер тоже не спешил, хотя, может, и следовало поспешить. Он ведь не знал, что его клиентка отбывает в командировку, продолжительность которой измерялась не днями, а столетиями. А Ольга его не торопила.
Я несколько забежал вперед и спутал времена.
Но мне это придется делать часто и впредь…
Ольга не торопилась, а я нервничал. Я знал, как ценит аккуратность мой шеф.
Мы пришли на улицу Салтыкова-Щедрина, где жил Обидин, чуточку опоздав. Все гости были уже в сборе и сидели за столом.
Обидин рассказывав о своей московской тетушке, которой недавно исполнилось девяносто восемь лет.
Девочкой-подростком она присутствовала на знаменитом Пушкинском торжестве и слышала речь Ф. М. Достоевского. Сейчас это кажется чудом.