Фантастика 1963
Шрифт:
Он рассмеялся. Ну разве он не молодчина? Я просто влюбляюсь в него. Эх, если бы можно было навсегда остаться так, вдвоем. Я так мечтал о брате!
Но он мне не брат…
— Старость еще не очень потрепала тебя. Сметка есть! — Он похлопал меня по плечу. — Великолепная мысль! Не худо бы ее развить… Где осталась установка?
— В зале, на факультете. А что?
— Я мыслил ее с углом инверсии в четыре сотых секунды. Как ты ее сделал?
— У меня, то есть у тебя, в расчеты вкралась ошибка. Не совсем точно раскрыта неопределенность — бесконечность на бесконечность.
— Почему
— Оно здесь неприменимо. Я использовал метод Ферштмана. Получился угол в пятьдесят две тысячных.
— Но это все равно… установка на одного человека. Жаль!
— Что жаль?
— Если бы мы могли отправиться на год назад вдвоем… Мы попали бы в тот момент, когда ко мне, то есть к нему, вернее ко всем нам, — пришла эта идея! Каково?
— Здорово! Великолепная мысль. Нас бы стало трое! Три мушкетера!
— Вернее: бог-сын, бог-отец и бог-дух святой! Трое в одном лице.
— А с тобой неплохо работать! — Я жадно всматривался в его лицо, пытался уловить те необратимые изменения, которые принесло мне время.
— С тобой тоже хорошо, — в его голосе я почувствовал нотку нежности. Он тоже пристально рассматривал меня. Еще бы! Ему предстояло стать таким через семь месяцев. Кому не интересно?..
Мы замолчали. Я не думал, что эта встреча так потрясет меня. Я представлял себе все совершенно иначе. Мне казалось, что я буду сверкающим послом из будущего, мудрым и блестящим, как фосфорическая женщина. Буду поучать, советовать, а “он” будет ахать и восхищаться, закатывать глаза и падать в обморок. А он вот какой! И это только естественно, только естественно. Действительность, как всегда, оказалась самой простой и самой ошеломляющей. Мудра, старушка природа, мудра! Что ей наши гипотезы?
— Послушай, старина, а не поесть ли нам? — Он первым нарушил молчание.
— Впервые за все время я слышу от тебя разумные слова. Что у тебя сегодня на обед, Лукулл?
— Суп с фасолью, заправленный жареной мукой с луком… Отбивная с кровью, я жарю в кипящем масле — три минуты с одной стороны и три минуты с другой. Твои вкусы, надеюсь, не изменились?
Он замолчал, как видно, припоминая.
Я проглотил слюну. Мне чертовски захотелось поесть.
— Да! — продолжал он. — Компот из сухофруктов, и я купил еще баночку морского гребешка.
— Мускул морского гребешка?! В каком соусе?! — вскричал я.
— В укропном, — несколько удивленно ответил он.
— Ты когда-нибудь уже покупал эти консервы?
— Нет. Сегодня первый раз купил в университете, чтобы попробовать. А что?
— Так… Ничего.
Я вспомнил тот день, когда впервые купил эту баночку. Я принес ее домой. Как и сейчас, мама куда-то ушла. Я обедал в одиночестве. Торопясь на свидание, я раскрывал консервы на весу. Нож соскочил, банка выпала, и белый укропный соус оказался на моих брюках.
Я искоса взглянул на его брюки — они были как новенькие, и стрелка что надо! ’Мои за эти семь месяцев уже немножко износились, а над левым коленом можно было разглядеть слабое пятно от консервов.
“Ничего,
И тут я подумал: может быть, имеет смысл активно вмешаться в человеческую историю и хоть в чем-то улучшить ее? Но, по зрелому размышлению, я решил, что, пожалуй, не стоит. Это был бы весьма безответственный акт, допустимый лишь в научно-фантастическом романе. Нельзя вмешиваться в процесс, если последствия такого вмешательства тебе неизвестны.
По сему быть пятну на штанах у чистюли!
— У! Вот собака! — прошептал он, ловя на коленях раскрытую банку с нежным, имеющим вкус крабов мускулом морского гребешка.
Кажется, я тогда выругался так же.
Кот раскрыл левый глаз, но, не обнаружив собаки, вновь превратил его в косую щелочку.
Мы все-таки попробовали гребешок. Он съел свою долю перед супом, а я вместе с гарниром, после того как уничтожил отбивную. Потом мы разложили диван-кровать и растянулись во всю его ширь, не снимая ботинок, чтобы всласть покурить. Привычки у нас были одинаковые. Оказывается, я не меняюсь.
Я с наслаждением пускал кольца. Мы молчали.
Я заметил, что он несколько раз украдкой смотрит на часы.
— Ты сказал, что свободен только до семи, куда ты идешь? Если не секрет, конечно.
— Секрет? От тебя?
— Ты не учитываешь памяти. Человеку свойственно забывать. Забыть же все равно, что не знать. Поэтому, если секрет…
— Ерунда! У меня свидание с Ирой. На Калужской, возле автомата.
— С Ирой?!
— Ты разве с ней незнаком? Это было бы оригинально… Ну, как она там… в будущем, не подурнела? Или вы с ней…
За его деланной шуткой чувствовалось беспокойство. Оно-то и помогло мне окончательно вспомнить, какой сегодня день.
И числовая абстракция — одиннадцатое декабря, наполнилась для меня грустным смыслом памяти сердца.
Я ждал тогда Иру около автоматов. Люди входили в кабины и выходили. Назначали друг другу свидания, смеялись, уговаривали, просили. Пар от дыхания, пронизанный светом фонарей, был рыжим и чуть-чуть радужным. Большим янтарным глазом, не мигая, смотрел на меня циферблат. Она опаздывала на три минуты. Минутная стрелка долго оставалась недвижимой, потом внезапно прыгала. И в резонанс с ней что-то прыгало в сердце.
Я увидел ее издали, когда она переходила улицу.
Она спешила. Вокруг ее меховых ботинок кружились маленькие метели. В глазах ее горели огоньки. Но я не верил им. Она была холодная, как морозная пыль на лисьем воротнике. Высокая и очень красивая.
Далекая она была, далекая.
Это-то и подстегнуло меня сказать ей все. Я чувствовал, что она не любит меня, но не хотел, не мог этому верить. Гнал от себя. И торопил события.
Я нравился ей, она со мной не скучала. Так нужно было и продолжать. Шутить и не бледнеть от любви. Будь я к ней более холоден, более небрежен, как знать, что могло тогда выйти. Она привыкла ко всеобщему преклонению и шла от одной победы к другой. Любопытная и неразбуженная.