"Фантастика 2023-110". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Умиляло её удивление и даже восторг, когда она открыла для себя вигну, артишоки, марь, лебеду и лиственную свеклу, сахарный корень, помпинеллу, смирну и репчатый колокольчик. К поздней осени кухня оказалась завешана малыми, средними и большими букетами «гарни». Забавно было смотреть, как сосредоточенно закусив губу, Маритт отсчитывает время, которое малый букет трав должен провести в супе. С каким удовольствием рассматривает тающий кусочек масла на румяной омлетной корочке, заговорщицки улыбнувшись на его взгляд:
— Что? Красиво же — картина маслом… — и почему-то затихает вдруг, задумчиво уставившись в окно.
А он радовался её простым искренним манерам, здоровому аппетиту и улыбался. Много и по разным поводам улыбался — как никогда в жизни много.
Возможность касаться её, обнять, привлечь к себе… в этом была не просто потребность. Он держал себя в руках постоянно, чтобы не потянуться за ней, не наполнить ладони кудрями, не обхватить ладонями лицо, не прильнуть в поцелуе. Но нельзя было допустить ни малейшего порыва, обманывая её и себя. Потому что после этого женщине нужно будет продолжение, он знал это — с четырнадцати лет знал и не имел права что-то обещать ей. Можно было… можно превратиться для неё в ночного шута, иногда он почти решался на это, когда она сама прижималась к нему, все же, очевидно, нуждаясь… Но видел тепло в её взгляде, видел заботу и желание отвлечь его, видел доброе отношение и уважение… Он просто не мог потерять это в ее глазах.
Время бежало, наполненное новым смыслом, новыми радостями и ожиданиями.
Он старался компенсировать ей… если такое вообще возможно. Всем, чем мог. Заботился, играл для неё на свирели, учил танцам… А как-то даже сам станцевал для нее со шпагой, не уйдя вместе с Андрэ подальше, а решив показать то, что однажды стало его хлебом. И случайно поймал её взгляд… взгляд женщины, желающей мужчину. Это было и горько, и радостно. Горько и больно за неё, а радостно… ничтожество и человека жалкого Мари вряд ли могла бы полюбить. Что любит сам, он понял уже давно. А теперь тем более решил держать расстояние.
А потом родился сын. Наверное, рожающая женщина — бесстыдно открытая, окровавленная и не только… с искаженным болью лицом, пропотевшими волосами и отстраненным взглядом должна была вызывать неприятное чувство. Но тогда все это казалось неважным. Ему просто некогда было во все это вникать — оценивать, рассматривать… Он сам страдал и тужился вместе с ней, но как-то странно — в голову, она потом болела. Почему-то больше всего боялся услышать вопли, как с Дюши… наверное, просто разорвалось бы сердце. Но сейчас все шло иначе, и он взял себя в руки. И старался сделать все очень правильно, как она учила — не навредив, чтобы дать выжить ей и ребенку. И готов был положить за это жизнь, чтобы не случилось, как с Дюши. Этот день окончательно отделил его Я от прошлого.
Мужчина, которого он, по ощущениям, рожал сам, стал его сыном в тот момент, когда он принял его в руки. Это чувство имело мистические корни и какому-либо осмысливанию или обдумыванию не подлежало. Принял, как данность — так должно было. И так случилось.
А дальше они жили втроем. И новый человек, казалось, оправдал своим рождением все его сомнения, всё то неправильное, что всё же могло быть в его действиях.
А в один из дней она пришла к нему в спальню. Он писал тогда что-то и удивленно оглянулся. И медленно встал, готовясь к чему-то страшному, судя по отчаянному выражению её лица. Поняла, что переоценила свои силы?
— Не вставайте, Рауль, — расстроенно отмахнулась жена, решительно глядя ему в глаза: — Будем с вами говорить. Франсуа спит… Скажите, я настолько противна вам после того…? Я же понимаю, что это было для вас. Я имею в виду роды, если вы не поняли.
— Ничего подобного, Мари, с чего вы взяли? — подошел он целовать ей руку. Знал уже, что это всегда её успокаивает.
— Да с того, что с тех пор вы шарахаетесь от меня! Молчите? — присела она на его постель, отняв руку: — Сядьте, пожалуйста, в кресло, мне неудобно смотреть вверх. Значит… если дела обстоят так…
— Вы хотите откровенности? Даже если после этого все станет только хуже?
— Что хуже? — резко спросила она, — куда уже хуже?
— Чего вы хотите, мадам? — сухо поинтересовался виконт, — говорите прямо.
— Ну кто-то же должен…? — чуть растерялась она, — хотя сейчас я прямо высказала претензию. Если вы её не поняли, то что с вас взять, виконт? Раз это ваш выбор, будем общаться официально. Наверное, так действительно будет проще, — встала она и пошла на выход.
Он догнал её у двери и, развернув к себе, обнял. Уткнулся носом в волосы, посопел немного, собираясь с мыслями… Она давала ему время.
— Мне тоже этого не хватало, просто до боли душевной, Мари. Но сделав один шаг, придется делать второй… — решился он, корчась в душе: — Я мог бы доставлять вам удовольствие в постели… губами, пальцами, языком…
— Боже ж мой… — простонала она, вырываясь из его рук: — Да с чего вы взяли?! Я и сама прекрасно… Вы просто нужны мне рядом! Я не голодная! Я нормальная слабая женщина, которой нужен её мужчина. Просто рядом! Идите вы… Рауль. От вас не ожидала, — выскочила она за дверь.
Он не стал её догонять. Немного посидел, глупо улыбаясь… и опять вернулся к бумагам. Но вечером поцеловал жену в щеку, благодаря за ужин, который сегодня готовила она. А потом просто смотрел, больше не скрывая того, что чувствует. И она заулыбалась, кусая губы… чтобы не заплакать? Он сразу обнял, утешая и жалея… Чуть помолчал, а потом стал рассказывать о розовых скалах Акадии, голубых бусинах озер в таинственных лесах…
Что делать, если им досталась такая любовь? Раненая, изрезанная осколками, но ведь не убитая? Вечером он провел её к спальне за руку, держа на второй сына. Желая доброй ночи, Мари обняла его и погладила по волосам, а он довольно прищурился — как кот… В груди разливалось тепло — тихое и спокойное. Нежность.
Если это то, чего она хотела — быть ближе и не скрывать чувства, то что может быть лучше и прекраснее?
Наверное, только сказка, которой в их жизни никогда не случится.
Глава 28
Когда Франсуа исполнилось два года, я вдруг поняла, что начинаю забывать родной язык. Все мысли были на французском — естественно, привычно уже… Я легко понимала теперь забавные словесные обороты, юмор, а это важнейший, наверное, показатель. Силилась вспомнить русские анекдоты — смешные, стоящие и… память отказывала. Разве что про несуразного Ржевского и его шпоры? Пока еще помнились стихи, плотно вбитые в голову в школе… клочки песен… И я стала вытаскивать их из памяти — пела сыну «Баю, баюшки…» и все то, что еще помнила, хотя бы куплет. Страшно было раствориться в этой реальности полностью и забыть ту, очень важную часть себя… И русских песен стало много — вечерами, у камина. Кусочек текста, потом перевод, задумчивый кивок Рауля… еще кусочек… Иногда, когда мелодия цепляла, он подбирал её на свирели. А я понимала, что мелодии эти — красивые иногда до безумия, тихо уйдут когда-то вместе с нами, не покинув пределы Ло. Эта реальность будто бы защищала себя от несвоевременного вмешательства, и я смирялась с этим.