"Фантастика 2023-125". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— А этот выворот мне и самой не понятен. Притом все в логове знают, что Хабарка баба Шумного. Я-то раньше думала об этом только Рибху не знает, а оказывается не только он.
Онежку явно увлекли сплетни, и она даже повеселела.
— Мне атаман запрещал кроме неё с кем-либо общаться, — оправдывалась Зорька, — теперь понимаю почему.
— Она и ребёнка от Шумного носит, — продолжала выдавать «горячее» знахарка.
— А как же Рибху?
— А Рибху даже если их застанет за еблей, то либо спрячется, чтоб ненароком не заметили, а заметят, с жировым светильником постоит помогая, чтоб Шумный не промазал.
Зорька хмыкнула, и они замолчали, обдумывая каждый своё. Наконец, Зорька спросила:
— Меня ещё ищут?
— Да кому ты дохлая нужна?
— А как же… — непонимающе развела руки в стороны Зорька.
— Да так. Нашли тебя, в тот же день. Почти сразу как Диля запороли. Плавала ты в реке, да в камышах застряла. Совсем дохлая, рыбами объеденная.
Зорька вытаращила глаз и вопросительно уставилась на Онежку. Та потупила глаза, видно, что замялась с объяснением. Не очень ей хотелось
— Да, отчебучила я тогда, сама до сих пор не понимаю, что это на меня нашло. Прям как в сказке-небылице. Кому расскажешь не поверят.
— Я поверю, — сказала Зорька, подталкивая рассказчицу.
Она молчала, нервно теребя рубаху.
— Да не томи, — не выдержала уже Зорька.
— Понимаешь в тот день, утром, я из коровника молодуху одну вывезла на реку топиться. Беременная она была и вот решила, дура, от ребёнка избавиться. Кто научил, так и не призналась. Только избавиться не получилось, за то от себя избавилась. Умер он у неё в животе и гнить начал. Жить ей оставалось день или два. Я в таких делах не помощница, поэтому единственное, что смогла для неё сделать, так это к реке тайком отвести, чтоб покаялась, да сама в воду схоронилась. Я ещё тогда её предупредила, мол сама не схоронишься, я тебя к Дедам по реке отправлять не буду. Будешь гнить где подохнешь. А как ночью тебя Диля принёс, мне как в башку стукнуло. Я ж уже говорила. По началу думала так, милый бранится только тешится. На утро искать будет, плакать. И тут пристала ко мне мысль о собаках. Почему-то сразу подумала, что с собаками искать будут, вот хоть убей не знаю почему. Поэтому первая мысль была — надо собак на реку увести. Раздела тебя. Ночью от вашей конопли, я твоё платье по траве протащила до самой реки. Через тайный лаз, пацанский, что они выкопали в лес. Я и сама им частенько пользовалась. Там по лесу меж ловушек уж целая тропа протоптана. А там степью к реке, да так получалось, что в аккурат к тому же месту, куда девку утром вывела. А эта дрянь не утопилась. Померла где и сидела. Мало того, лицо ей кто-то погрыз. Всё напрочь съедено. Пальцы рук обгрызены. Глаз вообще нет. Жуть. А я возьми да сделай дурость. Рубахи с неё стянула, да твоё платье на неё… В общем она конечно потолще тебя была, но в общем спутать можно было, если не приглядываться. Скатила её в воду. В камыш затолкала, на сколько смогла. А её тряпки, подальше в камыш закинула. Собак по утру Шумный пустил оказывается сразу. Зачем Диля порол, коль собаки след взяли? Непонятно. А как его люди прибежали с собаками, они с атаманом вдвоём на колеснице на реку катались. А как скатались искать перестали. Видно поверили. А теперь ответь мне Утренняя Заря, зачем я это всё сделала? Ведь задним умом до сих пор понять не могу.
Зорька изобразила улыбку и весело ответила:
— Не знаю, Онежка. Действительно сказка какая-то. То-то это на тебя действительно не похоже. Но знаю одно. Я и дочь моя обязаны тебе жизнью.
— Странно, — вдруг задумчиво проговорила знахарка, — тебя искали, а дочь нет.
Тут призадумалась и Зорька.
— То, что по началу дочь не искал, понятно, — ответила она, — дочь для него всегда была, как пустое место, к тому же Звёздочка частенько при мамке — его любовнице была. Но потом обязательно вспомнит и искать кинется. Не он, так Шумный. Уходить мне надо от сюда и чем быстрее, тем лучше.
— Да много бы отдала, чтоб вы исчезли от меня подальше.
— Я тебя понимаю. А что делается на верху?
— Да ничего. Нет никого. Все в город перебираются. Я ещё два, три дня задержусь. Не больше. Пока муж мастерскую перевезёт, не одна ходка уйдёт. Потом коровник, а уж опосля и я уеду, поэтому тебе быстро надо думать, потом помочь будет не кому.
— Так если все уедут, тут никого не останется, так я и без помощи уйду.
— Накась выкуси. Здесь останутся все пацаны прислужные, люди Шумного, кое-кто, да артель охотничья. Атаман, как и раньше сборы ближников тут проводить будет. Сюда же и вертаться будут после походов. Ритуал он видите ли сохранить желает. Околдовать пацанов и выйти может у тебя и получится, но тогда Шумный с атаманом будут знать, что ты жива и кинуться искать, будь уверена. Далеко не уйдёшь и меня подставишь.
— Ты б меня только за лес вывезла в степь. Там я уйду, — жалостливо попросила Зорька, — а если через тот твой лаз?
— Завалили его, засыпали, сразу как нашли.
Онежка призадумалась и заговорила как бы сама с собой:
— С мастерской не вывезешь, там каждый воз грузчики сопровождают да лучники отрядные. Коровник тоже отпадает, баб молчать не заставишь. Обязательно где-нибудь говно всплывёт.
— А с травами? — вдруг резко встряла Зорька.
— А на кой… — начала было Онежка, но споткнулась на полуслове и просияла, — точно. Я выпрошу воз под мои травы лечебные. Тебя под них закопаю и вывезу.
И она тут же кинулась исполнять задуманное. Так ей не терпелось избавиться от непрошенных гостей.
Получилось всё лучше, чем предполагалось. Никто даже к возу не подходил, ничем у Онежки не интересовались. Она просто накидала на Зорьку со Звёздочкой целый сноп трав и спокойно вывезла из логова. Потом ещё ехала довольно долго, видимо проверяясь и боясь встречных. Наконец воз остановился и Онежка хмуро сказала:
— Всё. Вылазь. Приехали.
Зорька вылезла из-под стога, прикрывая собой дочку, огляделась. Остановились они меж двух больших холмов, у зарослей раскидистых кустов, в которых можно было быстро укрыться. Онежка сидела на возе спиной к Зорьке, всматриваясь в даль и показывая всем свои видом, что не имеет желания говорить, и тем более долго прощаться, а желает, как можно быстрей от них избавиться. Зорька понимала бабу. Она очень сильно рисковала и ради кого? Поэтому просто поблагодарила
Саша Бер
Кровь первая. Арии. Они
Буйный ветер резво гонит по степи ковыль волнами
Колыхая разнотравье разноцветье разрывая.
Тучи темной кучей в небе гнались ветром словно стадо,
Те, насупившись, толкались. Зрела буря — гнев стихии.
По степным волнам бескрайним, словно чёлн по водной глади
Разрезал траву и ветер чёрный зверь — рожденье Вала…
День у Данухи не задался аж с самого пробуждения. Да и какое это к маньякам ссаным было пробуждение. Не свет не заря разоралась Воровайка — ну та, что ручной сорокой при большухе проживала, которую за беспредельность, боялся весь баймак пуще самой большухи. Она была как злобная маленькая сучка, в отличии от последней не кусала, а больно щипалась и клевалась, абсолютно не зная границ в своих бесчинствах. Большуха её выходки прилюдно не одобряла, уговорами укоряла, но и решительно не пресекала, мотивируя это тем, что она тварь природы и без повода не клюнет, не обсерит, а раз случилось что, от неё непотребное, то поделом да за дело. Так вот эта засеря пернатая, ещё до рассвета, бойко прыгая по полу землянки, шурша сеном, лаяла, как собака на входную шкуру. Вековуха цыкнула на неё спросонок, потом даже чем-то швырнула, что под руку попало, но чем не помнит, но промазала, а та всё равно не угомонилась. Вековуха кряхтя попыталась встать с лежака, но приставленная к лежанке клюка качнулась и рухнула прямо на опущенные на пол ноги, больно ударив по пальцам. Большуха в ярости громко выругалась и лишь заслышав забористый мат хозяйки, сорока быстрыми скачками допрыгав до входной шкуры, юркнула наружу во двор. В жилище было почти темно, только огни очага тускло мерцали малиновым свечением. Вековуха всё же встала. До топала в раскоряку до очага, подбросила в него несколько сухих чурок, раздула. Довольно просторная нора осветилась блеклым светом прыгающих из стороны в сторону язычков небольшого костерка под большим, плоским камнем. Осмотрелась, не понимая, что это крылатое отродье могло так потревожить. Ничего. Вернулась к лежаку, кряхтя подобрала клюку и тяжело, с трудом переставляя больные и не в меру толстые ноги, поковыляла вслед за «сорочьим наказанием». Время было предрассветное. Тихое. Весь баймак был погружен в пелену лёгкого тумана, который медленно плыл вдоль реки, от чего казалось, что всё окружающее находится в равномерном, плавном движении. Дануха огляделась. Идиллия была полной и безмятежной. Она закрыла глаза и медленно начала поворачивать голову. Сначала справа на лево, затем слева на право. Открыла глаза, в прищуре всматриваясь в туман на реке. Опять закрыла и резкими, короткими вдохами носа, она как бы пронюхала окружение. И, наконец, открыв глаза, пробурчала себе под нос:
— Убью, дрянь пархату, — и стала шарить глазами по земле, в поисках Воровайки, но её уже и след простыл.
Сорока объявилась лишь к полудню. Скача где-то на площади, что в центре баймака меж бабьих жилищ и стрекоча во всю сорочью глотку, она поднимала тревогу. Дануха услышала её расхаживая по краешку прибрежной воды босыми ногами и шепча заговоры на излечение отёкших ног. Услышав истеричный ор Воровайки, баба встрепенулась, с силой закрыла глаза, как бы переключаясь на какой-то другой режим восприятия окружающего мира. Дёрнулась назад, как от удара, повертела головой в поисках клюки, что была воткнута в песок и схватив её торопливыми шашками поспешила на пригорок, что отделял реку от площади. Подъём был в общем-то не так и крут, но для неё сейчас он казался чуть ли не вертикальной стеной. Обычно спускалась и поднималась она дальше по берегу, где подъём был более пологим, но сейчас из-за спешки ринулась на прямую. Чувство опасности, притом смертельной опасности, гнало её наверх по кротчайшему пути. Подниматься пришлось чуть ли не на карачках, одной рукой опираясь на клюку, другой опираясь на землю, поэтому даже заслышав непонятный грохот и резкий девичий визг, Дануха ничего разглядеть из того, что там творилось не могла. Лишь вскарабкавшись наверх, запыхавшись, она смогла распрямиться и первое, что увидела, заставило её вообще перестать дышать. На неё неслась огромное чёрное мохнатое страшилище, издающее тяжёлый грохот, от которого даже земля дрожала, как в испуге. Оно в одно мгновение поглотило её в безмерную и абсолютно пустую черноту, в которой баба повисла в чёрной, липкой паутине. Почему именно в паутине, Дануха таким вопросом не задавалась. Она просто поняла, что попала в чёрную липкую паутину, потому что помнила, как во что бы то не стало пыталась отклеиться от этой дряни, но та держала её крепко, да так, что баба даже пошевелиться не могла…
Паутина, паутинка, кружевное полотно. Большуха стояла в чёрной пустоте, но от чего-то точно знала, что стоит на пороге своего дома, а перед ней, склонив голову в той же пустоте стоит Тихая Вода, одна из тех двух прошлогодних невесток, купленных его сыном, родовым атаманом Нахушей в каком-то дальнем баймаке. Особых нареканий на неё не было. Нормально забеременела, нормально выносила, родила, как не первородка вовсе, вот уж годик кормила поскрёбыша. Хорошенький ребёночек рос, ничего не скажешь, здоровенький. Хорошей бабой будет, послушной, подумала тогда Дануха, принимая из её рук ярко красное яичко и тут же на ощупь ощутила какую-то странность, не правильность. Пригляделась. Ба! Дануха хоть и вековухой числилась, но на глаза не жаловалась. Зубов было мало, а глаза были на месте, и остры, и зорки. Поэтому много труда не составило разглядеть на подарочном яичке тонкую, ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах, да рассмотрела, поняла, что на яйцо искусно приклеена паучья паутина. Да так ладно, что не разрыва не видать, не стыков.