"Фантастика 2023-147. Книги 1-28
Шрифт:
Работы хватало и Тимофею. Заученные движения, монотонные действия мешали думать, отвлекали от неприятностей. Близился вечер, и он страшил Брауна. Легко было обещать Марине «разобраться» с Айвеном, куда труднее сдержать данное слово… Но надо. «Надо, Тима, надо!»
Солнце зашло за тучку, под водой сразу стемнело, и биокомбайны зажгли яркие фары. Лучи прожекторов пронизывали воду ощутимыми конусами света, и все краски, размытые водой, теперь сверкали так, будто с них стерли тусклый налет.
– Все, – сказал смотритель Браун, когда биокомбайны зависли над сжатым «полем», –
– «Стада в хлевах, – процитировал диспетчер с выражением, – свободны мы до утренней зари!»
– Чао-какао…
Субмарина развернулась, направляясь в обратный путь. Тимофей поморщился – труд, называется! Четыре часа поработал – и домой. А вот в ТОЗО вкалывали по-настоящему, без дураков. Пахали, горбатились по восемь, по десять часов, бывало, что и без обеда, без выходных и праздничных дней. Зато как сладок был отдых после тяжелого дня! Как вкусна была уха, сваренная на бережку необитаемого острова!
…Над океаном багрянеет закат, волны мерно наваливаются, перебирая песок и покачивая причаленные субмарины, в котле булькает, а китопасы сидят вокруг костра и рассказывают случаи из жизни – о встречах с Большой Белой Акулой, с Великим Кальмаром, с неведомыми вовсе тварями, скрытыми в безднах вод… О женщинах, о китах, о ганфайтерах…
Аккуратно закрыв за собой дверь на станцию, Браун сделал несколько шагов по пляжу и замер. Море ритмично дышало, поднимая и опуская волну за волной.
Море… Подумаешь, море. Миль за двести отсюда изогнулись Японские острова, а дальше, за краем земли, начинается океан. И проходит граница Тихоокеанской Зоны Освоения. Фронтир [8] . ТОЗО.
8
Фронтир – в американской истории – граница освоенных территорий, передний рубеж.
Тут с моря донесся басистый гул. Из-за мыса выплыл огромный корабль на воздушной подушке. За кормой у судна вставала гора… да что там гора! Целая горная гряда водяной пыли. Судно быстро проследовало на юг и скрылось за изгибом берега. А Тимофей пошагал домой.
Стоял конец сентября, было безветренно и тепло, хотя по ночам уже чувствовался холодок. Некогда зеленые сопки переодевались в желтое, ярко золотея на фоне пронзительно синего неба. Кольцевой парк, окружавший Мутухэ, был засажен кедрами и выделялся – темный, но живой, на светлом и увядающем. Цвет хвои живо напоминал окраску ламинарии под серебрящимися водами залива. «Опушка келпа!» – усмехнулся Браун.
Серая полоса фривея [9] , раскатанная с невысокого перевала, плавно огибала парк, поднимаясь на эстакаду – дорога словно вставала на цыпочки. Движение было редким – прошуршала на юг пара атомокаров, приплюснутых и распластанных; огромный, обтекаемый электробус укатил на север, громко урча моторами. И тишина…
Сиеста. Днем мутухэнцы сонливы и вялы, на улице они покажутся часам к семи – на людей посмотреть и себя показать.
Тимофей прошел по всей улице, спустился к набережной, повторявшей изгиб речки Мутухэ. Он искал Айвена через «не хочу» и «не могу».
9
Фривей – автострада.
Внезапно Браун замер. Из подъезда дома напротив вышел Новаго, тиская высокую стройную девушку. Марина?! Тимофей бросился вперед и тут же резко затормозил – Рожкова, смеясь, позволила жадным губам Айвена коснуться стройной шеи, а после ухватила рукой его подбородок и притянула к себе. Поцелуй был краток – Марина увидела Брауна. Тимофей закаменел лицом, круто развернулся и пошагал прочь.
– Тима! – донесся требовательный голос девушки. – Ты мне что-то обещал!
Смотритель бросил через плечо:
– Ты сперва сама разберись, с кем ты!
– Трус! Трус!
– Я все сказал!..
Ожесточившись, Браун прибавил ходу и вскоре уже был дома, у кованой резной калитки дедушкиного коттеджа. Все как полагается – кошеный газончик, стриженые кустики. На плоской крыше ловит отблески дня новенький птерокар. А вот на душе у смотрителя плантации было тускло. «Да что ты так распереживался? – увещивал себя Тимофей. – Кто она тебе? Невеста? Жена? Этим утром у тебя с нею впервые был секс, так что Марину даже любовницей трудно назвать. Думать можно что угодно, но клятву верности она тебе не давала…»
Поднявшись на ступени, Браун оглянулся на поселок, посмотрел, чувствуя сильнейший позыв к одиночеству, и вошел в прохладный холл. Дверь закрылась за ним, отчетливо чмокнули все три слоя акустической защиты. Уличные шумы перестали докучать ушам, зато прорезались привычные, домашние звуки – жужжание роботессы Глаши, наводившей идеальную чистоту в комнатах, и размеренное тиканье напольных часов, вот уже вторую сотню лет отбивающих время.
– Это ты, Тима? – донесся голос деда из библиотеки-лаборатории.
– Я…
– Кушать будешь?
– Спасибо, я найду что поесть. Ты работай…
Браун скинул куртку, обул любимые тапки и прошаркал на кухню. Линии Доставки в поселках не строили, уж больно дорогое это удовольствие, так что приходилось по старинке набивать холодильник припасами. Зато в углу, рядом с мойкой, красовалась УКМ – универсальная кухонная машина. Дед Антон ею очень гордился, хвастался своим умением обращаться с киберкухней, однако Тимофей сильно сомневался, что вину за полусырой картофель фри или мумифицированного цыпленка-табака следует возлагать на «заводских бракоделов»…
Все ж таки дед не удержался и явился на кухню – громадный, толстый, красный, в расстегнутом пиджаке и растерзанном галстуке, и вместе с тем добрый, смешной и хороший. Поглаживая свою профессорскую бородку, дед Антон бодро спросил внука:
– Отработали, Тимофей свет Михайлович?
– На пять с плюсом, – ответил тот, по очереди откусывая от колбасы, булки и огурца.
– Там суп есть. Харчо! Сам варил.
– Не хочу жидкого, – вывернулся Браун, – потом всю ночь булькать будет…