"Фантастика 2024-150". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
Дорога заняла с полчаса. Все это время братья пялились на нас с лавки напротив, подпирая головами потолок. Взгляд у них был один на двоих — желтый, пустой и немигающий, а пахли они как два бродячих кота, случайно упавших в корыто с помоями.
Я знал их по именам, вернее, по кличкам, которые они получили в преступном мире Харашты: Слепая Кишка и Мертвый Язык. Первого за глаза называли Милашка-Очаровашка, поскольку говорил он фальцетом (производственная травма, удар тролльей дубины по темечку), и постоянно нес такую ахинею, что уши вяли. Второй хрипел, сипел и присвистывал. По этим признакам их и различали, поскольку в остальном они были похожи, как две ладони. Мертвый Язык — за главного, но в драке оба равно опасны.
За время пути Мертвый Язык не проронил ни слова, а Милашка-Очаровашка осчастливил нас несколькими поразительными откровениями. Итак.
Почесав под мышкой:
—Я был слишком доступен, они этого не ценят. Звучно икнув, так что карета просела:
—Смерть от одиночества как сломанная кукла с зашитыми глазами.
(От этой сентенции Олник уставился на меня с ужасом.)
Сунув палец в ушное отверстие и основательно там поковыряв:
—Ночью я выхожу на кладбище и слушаю безмолвную музыку звезд.
И наконец, вообще без повода:
—В этом мире нельзя больше жить!
Тут он был прав, только «мир» следовало сменить на «карету»: от запаха близнецов тяжесть бытия начинала казаться действительно невыносимой.
Но вот мы прибыли: карета остановилась, и нас вытолкали взашей.
Высокая ограда из серого камня и стальные ворота с парой нависших горгулий выглядели не очень ободряюще. Мы были в районе пригородных имений. В очень, очень тихом районе.
Братья выбрались наружу, и Мертвый Язык дернул рычаг звоночка:
—Жрат!
Очевидно, слово являлось паролем, поскольку ворота без промедления распахнулись, и волосатый громила, похожий на приблудного пса, жестом велел заходить.
Кто-то из братьев деликатно пихнул меня в спину.
У меня ныла коленка, пустой желудок скребся о ребра, а в горле бушевал суховей. Я хотел жрать, я хотел пить, я был разъярен как бык. Вообще, человек я отходчивый и долготерпеливый, но всему есть предел.
Стуча зубами (я продрог, если вы помните) и шлепая босой ногой, я прошел внутрь. Олник двигался за мной, напряженно сопя.
Мы обогнули представительный особняк — действительно красивый, цвета беж, с башенками, стрельчатыми окнами и колоннами по периметру фасада. За ним находился небольшой холм, покрытый изумрудной травой. На вершине холма красовалось газебо, иначе говоря — беседка, слегка увитая плющом. Стойки из красного дерева поддерживали черную лаковую крышу. Подножие холма опоясывали кусты роз с набухшими бутонами. Два зеленых гоблина с садовыми рукавицами выше локтя деловито удобряли кусты, черпая компост из тележки, в которую был впряжен третий гоблин, зеленый, как неспелая вишня.
Милая и пристойная картина.
Думаю, гоблины вдобавок сторожили особняк по ночам. Зеленые гоблины достаточно смекалисты, умеют обращаться с простым оружием вроде пращи и дубинки, не будят своих хозяев лаем, а что касается денег, то стоят они гораздо дешевле породистых собак и куда медленней стареют.
По дорожке из плоского желтого кирпича мы поднялись в газебо. Не скрою, наряду с прочими чувствами меня терзало любопытство: о внешности Митризена ходили самые противоречивые слухи, большей частью брехня. Те же, кто видел его воочию, держали язык за зубами.
Он сидел на банкетке за круглым мраморным столом, перебирая какие-то бумаги — хрупкий человек со склоненной головой и длинными седыми волосами. Тонкие кисти рук выглядывали из рукавов невзрачного серого халата.
Моя Денежка медленно ворошил бумаги восковыми пальцами с заостренными ногтями.
Братья замерли перед столом, зажав нас между собой, как двух щенков. Розовый мраморный пол холодил мою левую ногу. Олник шмыгал носом и вертелся, будто ему приспичило.
С потолка на цепях свисало несколько вазонов с какой-то пышной растительностью, а рядом с самим Митризеном покачивалась клетка, где обреталась редкостная витриумовская канарейка [10] ; она изредка посвистывала на какой-то модный мотив.
10
Витриумовская канарейка примечательна своей памятью. Достаточно проиграть при ней мелодию, как она ее запоминает и воспроизводит от случая к случаю. Водится только в эльфийских лесах Витриума и не является объектом экспорта. Браконьеры ловят ее на свой страх и риск, а эльфы соответственно ловят браконьеров — без особого страха и риска.
Сервировочный столик на колесиках стоял неподалеку: их милость гроза кредиторов только что закончили принимать пищу. Ага, вот почему возница не торопился — пока мы ехали, Митризен завтракал. Хотя по тарелкам этого не сказать — блестят, словно их отмыли. В одной сложены какие-то черешки вишневого цвета. Я напряг память и вспомнил: арцелла. Эльфийский лист, которому приписывают разнообразные полезные свойства. Не знаю насчет свойств, ни разу не пробовал это чудо — я не безумец, чтобы платить огромные деньги за простой зеленый листик. Эльфы, знаете ли, не дураки нажиться на людях... До блокады Харашты пиратами Кроуба лист арцеллы стоил у нас два полных золотых реала (неслабо, прямо скажем), а после... После она исчезла с рынка. Однако Митризен, видимо, каким-то образом ухитрялся получать эльфийское чудо, благо, лист арцеллы при должном хранении мог оставаться свежим около месяца. От скуки я пересчитал черешки и обомлел: главный по долгам в Хараште накушал на тридцать золотых реалов.
—А-а-апчхи-и-и!
Я незаметно толкнул напарника локтем: «Тут же нет эльфов, ты чего расчихался?»
Тишина. Не поднимая головы, Митризен шелестел бумагами, перекладывал их, сортировал, что-то подчеркивал острым ногтем. Так прошло несколько минут. В конце концов, мне захотелось свернуть эти бумаги трубкой и запихнуть ему в задницу.
—Предупреди вы нас заранее, я бы надел чистую рубашку и побрился.
Не слишком остро, не шибко оригинально, но не говорить же: «Да оторвись ты от бумажек, козел!»?
Движение бумаг по столу замедлилось. Руки Денежки дрогнули, голова поднялась...
—А-а-апчхи-и-и! Фатик, это же... Я испустил протяжный вздох:
—Эльф!!!
Это был, наверное, самый уродливый эльф из всех, существующих в природе. Острый загнутый вверх подбородок и крючковатый нос впечатляли не меньше, чем красная плешь ожога на половину лица. Под трагически изломленными бровями сверкал хрустальной бирюзой единственный зрячий глаз, неестественно большой и слегка выпученный, с острым, как иголка, зрачком. Второй — плоский как блин — затянула мутная пленка: то ли бельмо, то ли последствие ожога. Да, эльфы живут вечно, но не застрахованы от увечий. А бывают увечья, исцелить которые и магия не поможет. Кстати, волосы у него были на самом деле седые, только на висках сохранились золотистые прядки.