"Фантастика 2024-77". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Нет, дядя Вася, уезжаю. Совсем.
— Куда ж ты уехать-то можешь?! В Пекин? Председателем Китая назначили?
— Кроме шуток. Я давно собирался, только тебе не говорил. Все эти годы зарплату на золото менял, копил, сейчас дом продал и вот, вроде как на взятку хватило.
— Да на какую еще взятку?
— Да есть тут жулик-чиновничек… Морда — натуральный хунхуз. Добровольцев в Зону подбирает.
Территория бывшего СССР
Центророссия, Брянск дистрикт,
Ольховка
госпиталь отдельного 103-его батальона
миротворческого корпуса США
22 часа 40 минут 1 июня 2047 г
«…Далёкий звук автомобильных моторов заставил его схорониться в придорожной лесополосе. Вжавшись в густую траву, он замер, сжимая в руках самое главное своё богатство — старый автомат Калашникова. Слегка приподнявшись на
Кажется, то был какой-то гуманитарный конвой. Впереди катили две бронемашины „Брэдли“, развернув пулемётные башни „ёлочкой“. Первая — направо, вторая — налево. Мелькнули белые американские звёзды на скошенных зелёных бортах. Дальше шла колонна тупоносых грузовиков со значками сил ООН на дверях кабин. Взгляд выхватил головы солдат в затянутых камуфляжной тканью касках, белозубую ухмылку на негритянской роже…
Обдав шоссе облаком выхлопных газов, колонна скрылась за поворотом, оставив справа ободранный дорожный указатель „Ольховка — 5 км“. Человек, залёгший в лесополосе, снова чутко прислушался. Ничего. Он ощупал подсумки. Озадаченно подумал о том, что осталось всего два с половиной магазина к автомату и всего одна банка тушёнки. Вчера ночью он пробовал обшарить обгоревший остов подбитого бэтээра у обочины в поисках патронов. Тщeтно. Кто-то поживился уже до него, оставив в мёртвой стальной коробке только груды разлагающегося человечьего мяса. А значит, очень скоро придётся выйти на охоту. Нет, дальше по дороге он не пойдёт — впереди явно расположился блокпост сил ООН, или как там ещё. В одиночку с ним не сладить.
Человек извлёк из-за пазухи засаленный автодорожный атлас, открыл нужный лист, что-то напряжённо соображая. Вид человека был ужасен: грязная камуфляжная одежда, дикая борода, засаленные космы шевелюры. И — дикий блеск в глазах.
Нет, отлеживаться придётся до сумерек. А там… Может быть, чем-то съестным доведётся разжиться в этой Ольховке. Может быть…
В обнимку с автоматом он забылся чутким сном в кустах. Пришёл сон, тревожный и призрачный. Снилась маленькая Людмилка. Вот она, сидя на диване, протягивает ему розового зайца. Такую забавную куклу-перчатку. „На уку… На уку одеть… Заесь…“ — лепетала ему во сне дочка, прося надеть зайца на руку и поиграть с ней. Человек проснулся, оскалив зубы, сморщившись, словно от дикой боли.
Сколько прошло с тех пор? Всего два месяца. Тогда, в июне, НАТО в первый раз бомбило Москву. Крылатая ракета целилась явно в казармы бригады внутренних войск на Подбельского. Но что-то засбоило в её мозгах — и „томагавк“ врезался в многоквартирный дом брежневской постройки. Тогда, когда сам человек спешил домой с работы. Восемьсот килограммов взрывчатки превратили дом в груду щебня. И там, под обломками, осталось всё, что было у человека — жена и дочь, книги, рукописи, жалкие сбережения. Он смог сохранить рассудок, разгребая окровавленными руками бетонные обломки, бросаясь на скрученные прутья арматуры, слушая стоны из-под завалов. А потом разжился вот этим старым АКМ, вырвал кое-что из разрушенного склада и двинул прочь из обезумевшей столицы. С одной мыслью: на юг! Туда, где ещё могут быть люди, готовые драться…
В первые дни было сравнительно легко. Тогда удалось подкрасться к группке мародёров и расстрелять их, добыв кой-какое золотишко, еду, патроны и даже пачку долларов. Тогда его вырвало жестоко — до желчи. Превозмогая головокружение от запаха тёплой крови, он обшарил одежду убитых, забрав всё ценное. К сумке с консервами и хлебом он не мог притронуться ещё два дня. Он уходил из обезумевшего города, и ветер трепал остатки старого рекламного плаката на обочине: „Третье тысячелетие — время любви, мира и согласия“. А потом был долгий путь из Москвы. На остатках энергии батареек карманный приёмник приносил обрывки информации. На ультракоротких волнах царствовали возникшие оккупационные станции. Какие-то ушлые мальчики и девочки с русскими именами игриво сообщали сводки „сил ООН“ — в промежутках между вечной эстрадой. Гораздо больше толку было от передач на английском языке — от Би-би-си. Демократия в России победила окончательно. Единой страны больше не было: образовались Поволжская федерация, Центророссия, Северокавказский союз, Ингерманландия — вкупе с Сибирской и Дальневосточной республиками. Откуда-то, как тараканы из щелей, бойко повылазили многочисленные президенты и прыткие молодые политики. Шли бесконечные интервью с „простыми людьми“, бурно радующимися наступившей новой эре и прощанию с имперским прошлым. И лишь иногда говорили о боях с группами партизан на Брянщине и где-то на юге… Хоронясь по лесам и заброшенным домам, он чувствовал возникновение какой-то новой жизни вокруг. Встреченная на опушке бабка, сначала до смерти его испугавшись, потом перекрестила его, поделившись тремя круто сваренными яйцами. Причитая, рассказала, что в их посёлке уже обосновалась новая полиция. Те же омоновцы, подчинённые комендатуре. Полицаи…
— А вообще у нас немцы стояли, милок.
— Какие немцы, мать? Америкосы.
— Не, сынок, немцы. С чёрными орлами на рукавах. И говорят, как лают: „нихт“, „лос“, „цурюк“…
— Понятно. Бундесвер.
— Чего, сынок?
— Нет, ничего…
Первых американцев он убил через две недели. Осторожно пробравшись во тьме к околице какого-то села на звуки рэпа, человек с автоматом заглянул в полоску света, пробивающуюся сквозь занавеску небольшого окна. Взгляд выхватил комнату со скромным убранством, заставленный тарелками с едой стол, на нём две бутылки виски. На диване в углу двое — негр и белый — увлечённо пользовали мясистую бабу. Все трое животно постанывали. Рядом на стуле, сваленные в кучу, громоздились камуфляжные куртки, у стены он заметил винтовку М-16, стоящую стволом вверх. На всю мощь гремел невидимый магнитофон. Саданув в стекло прикладом и сорвав занавеску, человек ударил внутрь комнаты короткими очередями. Благо, громкая музыка помогла. Кровавая строчка пересекла спину бабы. Второй американец успел только обернуться. Перед глазами мелькнуло искажённое страхом лицо, бобрик стриженных щёткой волос. Коротко дёрнулся „калаш“ — и янки рухнул ничком на залитую кровью пару.
Не помня себя, человек оказался внутри. Дрожащими руками схватил кусок копчёной говядины со стола, запихнул в рот, лихорадочно жуя и давясь. В схваченный баул полетели незнакомые ему гранаты, пистолет с двумя обоймами, буханка хлеба, бутылка спиртного, упакованный в пластик полевой паёк. Туда же он запихал и чужие мундиры. Все, пора уходить, пока никто не всполошился. Сквозь рёв магнитофона он расслышал, как где-то неподалёку страшно завыла собака.
Выбравшись через окно, он побежал к лесу. Задыхаясь, нырнул под его сосновый полог, и потом что есть сил бежал дальше, спотыкаясь о валежник, натыкаясь на стволы деревьев. Упал, в кровь разбив лицо. Боль отрезвила его. Остановившись, человек рванул „молнию“ сумки, достал виски и почти сорвал пробку. Он вылил на свой след почти половину содержимого. Как он не подумал раньше? А вдруг у них есть овчарки, и они пойдут по следу? Холодом дохнуло в низ живота, в памяти пронеслись полузабытые кадры старых советских фильмов про немцев. Нет ничего страшнее далёкого лая овчарок. Надо сбить им чутьё…
На рассвете следующего дня он прятался в кустарнике. Издалека — то затихая, то становясь громче — слышалось тарахтение вертолёта. Он явно кружил, ища виновников ночного нападения. А через час прямо над прятавшимся человеком пролетел странный аппарат, похожий на сигарету с крылышками. Беспилотный разведчик…» [4]
Сколько раз Олег Рощин вспоминал всё это? Много… Всегда перед началом процедур. Приходил серьёзный доктор, молча кивал своим гориллам-подручным — негру и латиносу. Армейские санитары выволакивали из-под одеяла болтающееся, словно тряпка, тело Олега, тащили под руки под душ, потом пистолетным инъектором всаживали в локотную вену какую-то дрянь. И перед тем, как впасть в забытьё, Олег отстранённо, словно со стороны, наблюдал, как гориллы пристёгивают его ремнями к усыпанному датчиками креслу с большим опускающимся шлемом на спинке. От шлема отходили пучки проводов, устройство мерцало огоньками.
4
М.Калашников, Ю.Крупнов. День орка
Что следовало за этим, Олег, слава богу, не знал. Он медленно приходил в себя уже в палате или как там называется это помещение. Неспешно отпускала страшная головная боль. Хотелось умереть. Очень. Но не получалось. Ни во время опытов, ни потом. Самоубийство? Какое там: руки-ноги по-прежнему не слушались. Санитары кормили его с ложечки. Рацион была хорошим и неограниченным — гориллы понимали слово «ещё» и в добавках никогда не отказывали. Раз в два дня меняли постельное бельё. В помещении постоянно поддерживали комфортную температуру. Американская цивилизация — это ж вам не гитлеровский концлагерь, где объекты экспериментов содержались вповалку в бараках, в скотских условиях. У юэсэевцев всё тут: и общечеловеческие ценности, и демокрэси вкупе с хьюмэнити, фак ихнюю бьютифул Америку… Но вот уже пять дней Рощина не трогали. К телу вернулась прежняя чувствительность, позавчера он сам садился в постели, а вчера даже смог встать, и, шатаясь, держась за металлическую кровать, дважды обойти её. Обед теперь оставляли на подносе. Руки тряслись, но с едой Олег справлялся. Ножа, конечно, не давали, вилку тоже, да и ложка была пластмассовой, а вот если сунуть алюминиевую тарелку в кроватный зажим и с силой повернуть… Образовавшимся зазубренным краем посудины вполне можно было бы полоснуть себя по венам. Только надо было это делать стремительно: в палате висели аж два цилиндра видеокамер. Сегодня, пожалуй, такой аттракцион не получится, а вот завтра можно попробовать. Надо только как следует поесть и размяться. Однако всё сложилось иначе. Перед самым выключением света и отбоем в палату ворвался рассвирепевший доктор. Причём, не только в привычном сопровождении всё тех же горилл, но еще и на пару с каким-то лощёным штымпом в офицерской форме Ю-Эс Арми. В пиндосовских знаках различия Олег не разбирался, но звёзд на погонах штымпа и нашивок на его же рукавах было много. Да и пах он одеколоном не из дешёвых. Доктор мартовским котом на высоких тонах взмяукивал что-то на американском жаргоне и энергично жестикулировал в сторону Рощина. Штымп, не слушая, флегматично кивал и бесцеремонно разглядывал сидевшего в постели Олега. Потом гориллы завалили Рощина на живот, а холодные пальцы штымпа бесцеремонно ощупали его шею и затылок. Высокопоставленный визитёр удовлетворённо угукнул и выдал длинную тираду. Доктор заткнулся. Отпущенный санитарами Рощин снова уселся на одеяле и усталым любопытством наблюдал, как доктор давится возмущением, подписывает какие-то бумаги в папке штымпа и оскорбленно удаляется. Потом санитары помогли Олегу переодеться в серую рубаху и синий комбинезон вроде строительного. Штымп, направляясь к выходу, небрежно махнул рукой, гориллы повели Рощина за ним. Длинные коридоры, двор… Силы небесные, как хорошо пахнет зеленью после дождя. А вот и первая звёзда на синем небе. Соловей где-то заливается, патриотизма у пернатого ни на грош, америкосов ублажает, а его предки, наверное, золотоордынцев тешили.