Фантастика из журнала «Энергия»

Вэнс Джек Холбрук

— Хоть это не изменилось, — подумал он, — девушки, как правило, и сейчас опаздывают.

Брокс опять посмотрел на ожидавших, представил себя среди них и спохватился:

— А как же она меня отличит от остальных? Я ведь такой же, как и все — неуклюжее, грязное существо с жабьими глазами.

Подошла еще одна фигура и в нерешительности остановилась поодаль, повернув к ним голову.

— Что же делать? Эдак я не узнаю Вайду, а она меня! Черт знает что творится на бывшем белом свете, — зло думал Брокс.

Но тут его осенило. Он начертил на своем влажно-грязном комплекте № 3: «Вайда». Имя блестело на груди чистыми линиями и привлекало внимание. Брокс поворачивался во все стороны, демонстрируя свою изобретательность и имя любимой.

Только что подошедшая фигура качнулась в его сторону, а потом вдруг поспешно отвернулась. Брокс разочарованно вздохнул и стал вглядываться во мглу. Вайда не появлялась.

— Уже на две минуты опаздывает. Надо девушкам менять привычки. Задержки теперь будут слишком дорого стоить, — думал он, стараясь не учащать дыхание.

Брокс еще раз взглянул на ожидающих и замер… только что отвернувшаяся от него фигура блистала надписью «Брокс + Вайда». Он бросился к девушке и прижался к ее комплекту № 3, грязному, мокрому, но приятному и дорогому. Вайда ответила тем же, и Брокс почувствовал ее сильные руки. Имена влюбленных стерлись и тут же стекли тонкими, черными струйками на то, что раньше люди называли землей.

Сергей ПАНАСЕНКО

Кто поможет Одинокому Джорджу?

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

«Общество Чарльза Дарвина» предложило десять тысяч долларов тому, кто, может быть, содержит в своем саду или частном зоопарке травоядное животное весом в сто килограммов, имеющее туловище два метра в обхвате: самку черепахи-пинта. Она необходима срочно, потому что на Галапагосских островах есть единственный экземпляр этого вида гигантских черепах — самец. Со смертью «Одинокого Джорджа», как его здесь называют, род черепах-пинта прекратит свое существование…»

…— А сейчас силами коллектива актеров нашего самодеятельного театра вам будет показан спектакль «Волки и овцы»!

Сунув газету в карман, я скользнул, пригнувшись, вдоль пустого ряда, и распрямился только в фойе.

Со стороны буфета веяло влажным пивным духом, слышались громкие голоса. Седой гардеробщик молча выложил на барьер мое пальто, прихлопнул сверху шапкой и так же молча вернулся на свой стул в углу. Я быстро оделся и выскочил на улицу.

Кажется, меня никто из наших не заметил, так что завтра на вопрос Зинаиды Валентиновны я смело смогу ответить: «Очень понравилось»!

Виной всему была моя слабохарактерность. Я не мог отказать, когда меня уговаривали написать заметку в стенгазету, когда собирали деньги на охрану памятников старины или когда убедительно просили быть на торжественном вечере, посвященном сорокалетию нашего института. Хорошо еще, что удалось улизнуть…

На остановке не было ни души. Кое-как спрятавшись от мокрого осеннего ветра в неуютной стеклянной будке, я приготовился к долгому ожиданию. Но не прошло и минуты, как из-за поворота вывернул автобус и распахнул передо мной дверь.

Я устроился на любимом месте, справа на колесе, у окна, и задумался…

Почему-то вспомнилась газетная заметка, прочитанная во время торжественной части. Мне представился этот Одинокий Джордж: огромная глыба, щербатый по краям панцирь, наверно, обросший мхом. Из-под него на толстой морщинистой шее выглядывает голова с маленькими, мудрыми и грустными глазами. Он лежит неподвижно, как остров, слушает шум прибоя — и ждет… Вокруг с утра до вечера суетятся люди; он вдвое, а то и втрое старше самого пожилого из них. А люди смешны и трогательны,

они заботятся о нем, таскают ему свежую траву, следят за здоровьем, но, право, лучше бы оставили его в покое. Что толку во всей этой беготне, если его род, один из древнейших на Земле, пресечется на нем? Иногда над островом разносится рев идущего на посадку самолета, и тогда у Одинокого Джорджа вспыхивает надежда, но с каждым разом она все слабей и слабей. Ему очень тоскливо. И по ночам, когда его никто не слышит, он тихонько напевает себе под нос старинные черепашьи песни, такие же бесконечные, как океан, на берегу которого они сложены…

От таких мыслей мне сделалось не по себе. Захотелось немедленно куда-то бежать, что-то сделать для бедняги Джорджа, может, просто выйти на площадь и завопить «Караул!». Я вздохнул. Ладно, чего там… Впереди суббота и воскресенье, надо встряхнуться, сходить с Любой в кино, что ли…

За окном была тьма-тьмущая, словно на автобус, как на клетку с попугайчиками, набросили черную тряпку. Заслонив кусочек стекла ладонью, попытался разглядеть, где мы едем, — и ничего не увидел. Я обернулся. Странно: я мог бы поклясться, что когда садился, в автобусе не было ни души, а сейчас он полон людей, хотя я твердо помнил, что мы ни разу не останавливались. Или я задремал?

Я хотел было спросить у шофера, где мы находимся, но опережая меня, один из сидевших впереди людей произнес:

— От имени обитателей планеты Сиар приветствую вас на борту нашего корабля!

В первую секунду я не почувствовал ничего, кроме удивления. Потом стало страшно.

— Остановите автобус! — закричал я и попытался протиснуться к выходу. Но чья-то рука мягко удержала меня и усадила обратно на сиденье.

— Вы напрасно нас боитесь! — сказал незнакомец. — У нас мирные намерения. Взгляните!

Я послушно повернул голову. Стены справа, как не бывало, и прямо подо мной, наклонившись под каким-то страшным углом, медленно поворачивалась мешанина из разноцветных огней: сверкал город, по которому я только что спокойно ехал. Мне стало дурно: в ушах запищало, картина распалась на мелкие точки и исчезла, смытая чернотой…

* * *

Лишь звезды сверкнут на ночном небосклоне И город усталый задремлет так сладко, Межзвездный корабль у меня на балконе В лихом вираже совершает посадку. Из блюдца грустный пришелец выходит И, свесивши ноги, садится над краем. О том и о сем, о делах и погоде Мы с ним, не спеша, по душам телепаем. Ведь им, гуманоидам, тоже не сахар: За сотни галактик от жен и детишек Быть вечным источником сплетен и страха, Объектом затрепанным фильмов и книжек. Им хочется ласки, им хочется Фета, А их облучают рентгеном и стронцием… И я достаю для него из буфета Варенья вишневого новую порцию. Но требует база его возвращения — У них с дисциплиной такие же строгости,— Встает с неохотой и просит прощения, Клянется, что вновь навестит меня вскорости. Срывается блюдце в дыру заоконную, А я — на диване, растерян и жалок. И чудится, будто гуляет по комнате Откуда-то взявшийся запах фиалок.