Фантастика в век НТР

Парнов Еремей Иудович

В условном, фантастическом мире Гаррисона Пирр — далекая, затерянная колония, скорее исключение, чем правило среди бесчисленных, заселенных людьми планет. Но нарочитая ненависть Язона и заранее заданная «твердокаменность» Керка, Меты и других пиррян вскоре не оставляют у нас места для сомнений по поводу истинного адреса политической сатиры Гаррисона. В ней есть явные художественные просчеты, надуманная полярность «корчевщиков» и «жестянщиков», противоречивость фантастических посылок, пародийная случайность некоторых эпизодических случаев — вроде взрыва атомного заряда в пещере. И тем не менее повесть "Неукротимая планета" воспринимается именно как политическая сатира с конкретным социальным адресом. Пирряне Гаррисона нетерпимы, лишены чувства

юмора, им чуждо не только сомнение, но и простая человеческая жалость. По сути, это киборги, снабженные безотказным оружием, но малость обделенные серым веществом. И чтобы поставить последнюю точку над «i», автор возлагает на них прямую ответственность за гибель среды обитания. Но война. объявленная природе, не может быть выиграна. Мы знаем, что травы и птицы, рыбы и дожди возвращают назад бездумно выпущенные пестициды, ртуть, кадмий и серу. В человеческие легкие, кровь, кости. Не случайно именно ведущие страны капиталистического мира первыми ощутили на себе катастрофические последствия хищнической эксплуатации природных богатств. Не случайно именно в США забили тревогу. Позиция Гаррисона поэтому вполне понятна. Он взывает к разуму, гармонии, миру. Его пирряне как будто бы начинают прозревать, но это прозрение на краю пропасти, где каждый неверный шаг грозит катастрофой.

В отличие от социологов, пугающих читателей "шоком будущего", Гаррисон ясно сознает всю сложность затронутой им проблемы. А ведь именно в игнорировании этой диалектической сложности и коренится основная слабость аргументации современных обличителей бесчеловечной науки.

Но та же диалектика не позволяет нам просто отмахнуться от их доводов. Более того, мы должны признать и реальность опасностей, которые несет с собой развитие науки и техники. Весь вопрос только в том, коренятся ли эти опасности в самой природе научно-технической революции или в чем-то ином?

Признав чреватым опасностями прогресс сам по себе, мы должны будем с горечью констатировать, что с первых же шагов человечество пошло по неверному пути, влача за собой изначальное проклятие. Палка в руках питекантропа — орудие смерти, огонь первобытного костра — источник потенциальных пожаров. Впрочем, одно то, что мир все еще существует и в общем-то процветает, не позволяет винить в неудачах и ошибках развития выбранный путь. Ведь кроме издержек люди сумели и кое-чего добиться.

Каждая новая победа человеческого гения, каждая осуществленная мечта фантаста рано или поздно отзывалась в повседневной жизни людей. И отзывалась благом. Во всяком случае, благо превышало зло. Возьмем, к примеру, самое последнее завоевание — космос. (Современная фантастика немыслима без полетов на другие планеты, звезды, даже в иные галактики.) Но реальные космические экспедиции, как мы знаем, требуют колоссальных денежных затрат. Не лучше ли направить все эти средства на решение наших земных проблем? Разве эту мысль нельзя подкрепить и здравым смыслом, и соображениями гуманности? Мне не раз приходилось читать статьи, авторы которых предлагали затормозить освоение космоса, а высвобожденные средства направить на повышение жизненного уровня.

Но уже сегодня спутники предсказывают погоду, предупреждают о надвигающихся циклонах, помогают искать полезные ископаемые, они незаменимы в качестве телекоммуникационных объектов. Я нарочно не говорю об основных выгодах, которые нельзя измерить узкими рамками расхода — прихода, о познании тайн окружающего нас мира. Познание — высшее и прекрасное назначение человека.

Попытаемся же понять, откуда проистекают те самые негативные последствия величественного процесса познания, которые зачастую настолько омрачают нашу жизнь, что у некоторых людей появляется соблазн вообще отказаться от дальнейшего проникновения в тайны природы и совершить тем самым интеллектуальное самоубийство.

Их пугает в науке все: ее специфический язык, дифференциация дисциплин и их неожиданное сближение, внезапность радикальных идей, даже та все увеличивающаяся стремительность,

с которой научные свершения входят в нашу жизнь. В этом ускорении, в этом стремительном сокращении промежутка между зарождением новой техники и ее социальным воздействием они видят только одно: все быстрее и обширнее распространяющийся вред. Не успели мы, дескать, осмыслить, что сулит нам разрушенное Резерфордом ядро, как на тебе — атомная бомба.

Но оставим пока в стороне бомбу и попробуем оценить, действительно ли так опасен для нас этот сакраментальный промежуток. Так ли плохо, что он все время сокращается?

Телефон прошел путь от идеи до первого опытного образца за пятьдесят шесть лет. Радио покрыло эту дистанцию за тридцать пять лет. Радару понадобилось всего пятнадцать, телевизору — четырнадцать, квантовым генераторам — девять, транзисторам — только пять лет.

Так это же прекрасно, когда абсолютно новые, принципиально почти непредсказуемые творения науки все быстрее и быстрее идут в наш мир! Это лишнее доказательство того, что наука способна преобразить его.

Теперь о негативных последствиях и, от этого никуда не уйдешь, о бомбе, которая, кстати, прошла свою дистанцию за шесть лет, то есть для большинства людей грибовидное облако поднялось внезапно. Зловещий отсвет того взрыва лег сначала на физиков, потом на ученых вообще. Событие это позволило Сноу сказать: "Весь остальной мир напуган как их достижениями — научными открытиями и изобретениями, так и возможными последствиями их открытий. В результате люди начинают страшиться самих ученых, почитая их существенно отличными от всех остальных людей".

Бездна непонимания, молчание моря стоит между Барнхаузом ("Доклад об эффекте Барнхауза" К. Воннегута) и генералом Баркером, между полковником Уиндермором и Хорном ("Одушевленный труп" Ф. Пола). Два полюса, две цивилизации. Их постоянное противоборство рождает в обществе скепсис и пустоту. Все становится здесь опасным, даже эликсир бессмертия ("Что случилось с капралом Куку" Дж. Керша). Он в лучшем случае бесполезен, неприятен своей назойливой соблазнительностью. Настолько далеко зашел процесс отчуждения и нелюбопытства, настолько сильно недоверие к выдумкам «яйцеголовых».

Вот, собственно, истоки и последствия недоверия к науке и ученым. История давно сказала свое веское слово по поводу событий, связанных с атомной бомбой. Те, кто, как это принято говорить на Западе, первыми нажали атомную кнопку, стремились опередить Гитлера. Они же, речь в первую очередь идет о таких ученых, как Эйнштейн и Сциллард, сделали все, что было в человеческих силах, чтобы не допустить бомбардировки японских городов. Это общеизвестно. Колючую проволоку придумали, чтобы защитить посевы от диких животных, динамит был создан для ускорения земляных работ, синтезированные в Германии фосфорорганические вещества предназначались для вредителей сельского хозяйства, но, попав в руки вермахта, были засекречены и стали основой для производства табуна и зарина. Это тоже общеизвестно. С другой стороны, теплотехники фирмы "Топф и сыновья" спроектировали специальные печи для Освенцима, химики из "ИГ Фарбениндустри" изготовили "циклон Б", гонимый распространяющимся по Европе фашизмом эмигрант по фамилии Теллер, который, как и Сциллард, принимал участие в Манхеттенском проекте, стал печально известен как "отец водородной бомбы" и оголтелый милитарист.

Очевидно, ученые не отличаются в основном от других людей. Они, во всяком случае, не хуже других людей. Право, нет никаких оснований доверять ученым больше или меньше, чем, скажем, юристам, которые становятся министрами, сенаторами и конгрессменами. Вот и получается, что на самом деле в основе столь распространенного на Западе недоверия к науке лежит недоверие к обществу.

В этой связи мы можем воспринимать заключительные сцены "Неукротимой планеты" почти как символику. Не взрыв атомного заряда в пещере становится причиной ожесточенного штурма периметра, а сам периметр, точнее волчьи законы, по которым живут создавшие его люди.