Фантазерка

Нестерова Наталья Владимировна

Перешли ко второму пункту. Тут бабуля и выдала про особое питание.

– Замечательно! — сказал Андрей. — Конечно, если у вас есть возможность питаться рыночными продуктами, никто не возражает. Рынок от нас в четырех троллейбусных остановках. Деньги у вас наверняка имеются, квартиру ведь продали? Покупайте, готовьте что хотите. Мы на ваши харчи не претендуем. Марина, выдели бабушке… пардон, Эмилии полку в холодильнике.

У Эмилии забегали глаза. Она несколько растерялась, что было для нее, очевидно, непривычно, поэтому выглядела жалко —

как клоун на манеже, которого освистала публика. Но бабушка быстро взяла себя в руки (актерская выучка) и нацепила маску разорившейся аристократки.

– Да, я продала квартиру, — сказала она. — Но у меня были финансовые обязательства.

– Долги? — уточнил Андрей. — Вы заплатили долги?

– В противном случае угрожали не выпустить меня из города или вовсе прикончить.

Бабушка смотрела на них с гордостью, как человек, ждущий восхваления после совершенного подвига.

Восхищения не последовало.

– О-ля-ля! — присвистнул Андрей. — Так вы, Эмилия, банкрот?

Далее случилась сцена, которая неопытных Андрея и Марину, не видавших прежде показных умираний, а только переживших истинные смерти родителей, привела в шок. Да если бы у них и мелькнула мысль, что наблюдают игру в предсмертную агонию, то они тут же одернули бы себя: игра легко может перейти в реальную трагедию.

Эмилия схватилась за грудь:

– Воздуха! Воздуха! Сердце! Мое сердце останавливается… Господи, прости моих мучителей…

Она сползла на пол, корчилась, задыхалась, дрыгала руками и ногами. Кимоно распахнулось, и стали видны панталоны, старенькие, с дырками…

Это старушечье белье в прорехах подействовало на ребят особенно сильно. Бедняга! Силится выглядеть пристойно и благородно (по своему понятию), а в исподнем дырка дырку погоняет. Они суетились, поднимали бабушку, устраивали на кухонный диван, вливали валерьянку, искали телефон, чтобы вызвать «скорую», но трубка куда-то подевалась.

Марина держала на коленях голову бабушки и плакала:

– Пожалуйста! Не умирай! Нет у нас денег с рынка питаться, в долгах по уши, кредиты выплачиваем, только дочери фрукты покупаем. И тебе будем… бабушка… не умирай!

Андрей чувствовал себя палачом, который ошибочно принялся казнить невиновного, а потом вдруг пришло помилование. Он гаркнул на дочь: «Ты опять с телефоном играла?!» Не обращая внимания на плач малышки, стал высыпать лекарства из аптечки:

– Нитроглицерин? Кажется, нитроглицерин нужен?

– У нас нет, — испуганно сказала Марина.

Андрей бросил лекарства, сообразил, что «скорую» можно вызвать по сотовому телефону…

– Девушка! Срочно! Умирает женщина…

В этот момент бабушка открыла глаза и произнесла слабым голосом:

– Оставьте! Врачей не нужно.

– Тебе легче, легче? — твердила Марина.

– Отпустило? — забыл про телефон Андрей. — Вы в порядке?

Эмилия поднималась медленно, постанывая, закатывая глаза. Воплощение мужественной женщины, которая переламывает боль, чтобы не травмировать окружающих.

– Воды?

Чаю? Где твои лекарства? — быстро спрашивала Марина.

– Душно? Форточку открыть? Грелку? — перебивал Андрей жену.

Эмилия села, запахнула полы кимоно, скрылось ее дырявое исподнее, провела устало по лбу пальцами, вздохнула и с рокочущими, томными перекатами голоса протянула руку Андрею:

– Сигарету!

Как ни был испуг Андрея силен, он сообразил, что бабушка пытается нарушить пункт первый их договоренности — не курить в квартире.

– Конечно, всенепременно! — Андрей взял бабушку на руки и понес к выходу из квартиры. — Марина, тащи сигареты и зажигалку, — бросил он жене.

Курить на лестничной площадке, устроенной точно ребенок на руках у внучатого зятя, Эмилии удовольствия не доставило. Она чувствовала сценическую фальшь и понимала нелепость положения. Не только Станиславский, а любой мало-мальски образованный режиссер воскликнул бы: «Не верю!»

– Ах, это у меня машинальное, — сказала бабушка после трех глубоких затяжек. — Какие сигареты, когда едва не отправилась на тот свет! Вы не отправили, — уточнила она. — Отнесите меня в дом. Дайте коньяка рюмку. Коньяк хорошо действует на мои сосуды.

Через месяц Марина позвонила двоюродному брату:

– Антоша! Я больше не могу, по мне клиника неврозов плачет. Заберите бабушку.

– Куда мы ее заберем? Ты же знаешь наши условия. На шею себе посадим?

«Но у нас-то она сидит на шее, — подумала Марина, — внедрилась в печенки, в селезенки. Начался некроз моей семьи».

– Я вас умоляю! — заплакала Марина. — Умоляю, Антоша! Хоть на время.

– Что, так плохо?

– Ужасно. Эмилия превратила меня в тряпку, Андрей вечно зол, едва сдерживается, то есть уже не сдерживается и срывается, достается не только бабушке, с нее как с гуся вода, но мне с дочкой.

– Мою жену Ленку так просто в бараний рог не скрутить.

– Ты согласен? — обрадовалась Марина. — Спасибо, спасибо, спасибо! Забирайте бабушкино наследство себе.

– Какое наследство?

– Шкатулку. Антон, можно мы завтра бабушку перевезем?

Что находилось в большой старинной шкатулке, Марина и Андрей не знали. Эмилия держала шкатулку на замке и время от времени устраивала спектакли. Выйдет со шкатулкой в руках, станет в позу трагической актрисы и произносит неестественно пафосным голосом:

– Здесь огромное богатство. Вы, ваши дети и внуки будут обеспечены на всю жизнь. Неблагодарные, вы озолотитесь после моей смерти. С того света, — бабушка закатывала глаза к потолку, — я увижу ваши мучения, на вас падет раскаяние за каждый упрек, за все мои страдания!

– Браво! — хлопает в ладоши Андрей. — Концерт окончен? Теперь пресса хочет взять интервью у великой актрисы. Кто вас упрекает? Какие такие мучения? Вы, Эмилия, нам в копеечку влетаете. Может, отщипнем от наследства?

– Нет, только после моей кончины.