Фантазерка
Шрифт:
Егор положил трубку и огляделся. Заинтригованные Людмилины товарки стояли полукругом, ждали пояснений. У Егора затренькал сотовый телефон в кармане.
Это был сын, с радостным известием: дали недельный отпуск, сейчас он в Москве у сестры, домой заглянет на пару дней.
– Димка! — взмолился Егор. — Лети сюда немедленно! У нас тут… чисто Латинская Америка. Я на помойке нашел не то таджика, не то киргиза. Маленького, но живого. Мать к нему прикипела вплоть до молока, которое из нее сейчас сочится. Такой феномен на старости лет. Плюс журналисты, от
– Папа, я ничего не понимаю! Анька трубку рвет.
– Папочка, здравствуй! Что у вас случилось? Ты только спокойно говори, по порядку.
– Значит так, — Егор постарался успокоиться, — сначала мы с матерью пиво пили, в воскресенье… или в субботу? Все перепуталось. Потом я мусор пошел выносить, чтоб рыбой тухлой не завонял, так как мы креветки ели. А в ящике что-то шевелится…
С Димкой он говорил путано, а дочери рассказывал подробно, с излишними деталями, к удовольствию жадно слушающей публики. Егор не знал, как дети отнесутся к подкидышу. Кого поддержат — его или мать. С одной стороны, хотел, чтобы стали на его позицию. С другой стороны, что это за дети, которые на чувства матери плевали? И впервые в жизни Егор хотел помощи от детей как от взрослых. Лопнул его авторитаризм, который диктовал, что отцовское слово — последнее, что Димка и Аня были, есть и будут мелкотой, которая должна беспрекословно слушаться главу семьи.
– Обалдеть, — сказала Аня, услышав про молоко из маминых грудей. — Улет! — воскликнула, когда отец живописал атаки журналистов.
– Дети, — Егору не удалось из голоса просительные нотки убрать, — вы бы приехали, а?
И замер тревожно, потому что Анюта молчала несколько секунд. И вздохнул облегченно, когда дочь сказала:
– Два часа до поезда, успеем. Ждите нас утром.
Егор отключил телефон и сказал женщинам, которые получили ответы на все интересующие их вопросы:
– Вот так-то. Между нами, девочками.
Сомнения: оставлять ребенка или отдать государству — отпали, когда Егор пришел домой. Люда кормила ребенка грудью. Подняла голову, посмотрела на мужа. У него сжалось сердце. Двадцать лет не видел такого выражения на лице Люды. И счастье безмерное, и тревога, и блаженство, и страх, и еще много других, радостных и волнительных чувств, которым трудно найти определение. А на картинах, где изображают кормящих матерей, — все враки. Там женщины мраморно спокойные, как примороженные.
– Ишь, присосался, — хрипло сказал Егор.
Он имел в виду не только жадные движения губами ребенка, но и то, что малец крепко присосался к их жизни. Не оторвешь теперь. Да и пусть.
Утром первой влетела в квартиру Анюта:
– Где мой братик?
У Люды свалился камень с души, она боялась, что родные дети заревнуют, потребуют избавиться от подкидыша. Но Аня с Димкой проявили редкое единодушие, одобрив желание родителей усыновить ребенка. Люда и Егор, гордые тем, что воспитали детей добрых и чадолюбивых, не подозревали, что не последнюю роль сыграла политически
Димка переставлял мебель в квартире, собирал детскую кроватку и помогал по прочим хозяйственным делам. А дочь развила деятельность, которая поначалу вызвала бурное сопротивление родителей. Журналисты уже почти отстали, но Анюта сама им названивала, приглашала приехать.
– Да поймите вы! — убеждала она родителей. — Без четвертой власти, без газет и особенно телевидения, вам Егорку никто не отдаст. Заберут силой, а чтобы усыновление оформить, Мишка участковый прав, полгода чиновничьи пороги обивать придется.
Общение с массмедиа Анюта взяла на себя. И говорила свободно, точно завсегдатай ток-шоу или знаменитая артистка, привыкшая общаться с газетчиками. Люда и Егор диву давались: где дочь нахваталась подобной свободы?
Конечно, Аня привирала, сообщая, что родители с первой минуты решили усыновить ребенка. Но не забыла упомянуть про участие посторонних людей, соседей, принесших детские вещи, игрушки.
Когда Анюту спрашивали, правда ли, что ее мама кормит ребенка грудью, тупила взор и как бы нехотя произносила:
– Это достаточно интимный момент. Но я все-таки скажу: да, правда. Медики наблюдают редчайший феномен, когда у нерожавшей женщины возникает лактация. С нравственной точки зрения это еще раз подтверждает глубину чувств моих родителей, их моральное право на усыновление ребенка.
На то, что родители должны получить документы об усыновление без волокиты и без необходимости расставания с Егоркой, Анна напирала более всего.
– Только представьте, какое волнение испытывали мои мама и папа, как изменилось их мироощущение! И тут приходят врачи, милиция и требуют отдать спасенного ребенка неизвестно куда и непонятно зачем. Вдумайтесь над парадоксальностью и аморальностью подобной ситуации.
Без демонстрации Егорки маленького, Люды и Егора обойтись, понятно, было нельзя. Скованные и наряженные, с Егоркой на руках, приемные родители выглядели перепуганными отшельниками, вытащенными на обзор публики.
– Скажите, — спросили Егора, — какие чувства вы испытывали, когда нашли ребенка?
– Перепугался я, — честно ответил Егор, — а потом разозлился.
– Папа не знал, — встряла Аня, — жив ли ребенок. А его понятные злость и гнев относились к преступной матери, зашвырнувшей ребенка в отходы.
– Что вами двигало, — задали вопрос Люде, — когда вы решили усыновить младенца?
– Мне его Бог послал, — неожиданно выпалила Люда и еще крепче прижала к себе Егорку, точно его могли забрать силой.
И опять на выручку пришла Анюта. Изобразила смущение человека, который не хотел выдавать некоторые сведения, да приходится:
– Дело в том, что моей маме накануне приснился вещий сон. Хотите верьте, хотите нет, но во сне к маме пришла моя покойная бабушка и сказала, что Бог им пошлет ребенка.