Шрифт:
Мортон Кросби сидел на скамье в уединённом уголке Гайд-парка, с ленивым наслаждением покуривал сигарету и созерцал пару арктических гусей — белоснежный самец выглядел копией-альбиносом красновато-коричневой самки, — неспешно прогуливавшихся по лужайке. Внимание Кросби также давно привлекал некий незнакомец, несколько раз нерешительной походкой прошедший мимо него, словно осторожная ворона, прикидывающая, стоит ли ей приземляться возле показавшегося
Некоторое время новоприбывший смотрел прямо перед собой, напряженным невидящим взглядом, а затем вкрадчивым голосом, интонации которого намекали, что у него есть в запасе история, способная заинтересовать любого бездельника, проговорил:
— Мы живём в странном мире.
Поскольку это заявление не вызвало никакой реакции, он решил придать ему форму вопроса.
— Мистер, вы не находите, что мы живём в странном мире?
— По моему мнению, — ответил Кросби, — достаточно и тридцати шести лет, чтобы все странности мира куда-то улетучились.
— О, — сказал седобородый, — я могу рассказать такое, чему вы вряд ли поверите. Со мной случались поистине удивительные истории.
— В наше время никому не интересны удивительные истории, случавшиеся на самом деле, — обескураживающим тоном проговорил Кросби. — Профессиональные беллетристы куда лучше умеют сочинять такие вещи. Мои соседи, например, рассказывали мне фантастические, просто невероятные истории про своих колли, чау-чау и борзых, но я никогда не придавал им значения. А вот «Собаку Баскервилей» я прочитал трижды.
Старик неловко поёрзал на скамейке.
— Я так понимаю, что вы — истинный христианин, — решил он перевести разговор в иное русло.
— Я являюсь видным и, мне думается, достаточно влиятельным членом мусульманской общины восточной Персии, — с достоинством произнес Кросби, давая волю своей фантазии.
Столь неожиданный поворот беседы определённо смутил седобородого, но он сумел быстро сориентироваться.
— Персия… — слегка огорчённо протянул он. — Я никогда не принял бы вас за перса.
— А я вовсе и не перс, — отозвался Кросби. — Мой отец был афганцем.
— Ах, афганцем! — воскликнул незнакомец и озадаченно замолчал. Но уже в следующую секунду он овладел собой и продолжал наступление.
— Афганистан. О-хо-хо! А ведь мы несколько раз воевали с этой страной. Но сейчас мне думается, что нам стоило бы кое-чему поучиться у них. Очень богатая страна, насколько мне известно; и там практически отсутствует нищета.
Он сделал ударение на слове «нищета», давая понять, насколько важна для него эта тема. Но Кросби сразу увидел ловушку и постарался не угодить в неё.
— Однако в этой стране есть немало талантливых и изобретательных попрошаек, — сказал он. — Если бы я не относился с таким безразличием к удивительным происшествиям, случающимся в нашем мире, я бы рассказал вам историю про Ибрагима и одиннадцать верблюдов, нагруженных промокательной бумагой. Жаль, что я забыл её концовку.
— Жизнь сыграла со мной странную шутку, — сказал незнакомец, сделав вид, что с большим трудом сумел подавить желание узнать про Ибрагима и его верблюдов. — Я не всегда был таким, каким вы меня видите сейчас.
— Я слышал, что наш организм полностью меняется каждые семь лет, — сказал Кросби, словно комментируя последнее заявление своего собеседника.
— Я имею в виду, что не всегда был в столь печальных обстоятельствах, как сейчас, — незнакомец продолжал гнуть своё.
— С вашей стороны невежливо говорить так, — чопорно произнёс Кросби. — Сейчас вы имеете честь беседовать с человеком, считавшимся одним из самых блестящих собеседников в Афганистане.
— Я, опять-таки, не это имел в виду, — поспешно проговорил незнакомец. — Беседа с вами доставляет мне огромное удовольствие. Я всего лишь намекал на своё тяжёлое финансовое положение. Вы вряд ли поверите, но в данный момент у меня нет ни фартинга. И в ближайшие несколько дней я едва ли сумею разжиться деньгами. Сомневаюсь, что вы когда-либо находились в подобном положении, — добавил он.
— В городе Йом, в южном Афганистане, где я родился, — сказал Кросби, — некогда жил китайский философ, утверждавший, что одной их трёх человеческих добродетелей является отсутствие денег. Я, правда, запамятовал, каковы две другие…
— А он сам следовал своим заповедям, позвольте вас спросить? — проговорил седобородый тоном, судя по которому становилось ясно, что он не испытывал ни малейшего почтения к памяти философа. — Практика, как известно, лучшая проверка любой теории.
— Он мог жить счастливо, почти не имея никаких средств, — ответил Кросби.
— Тогда у него, должно быть, имелись друзья, которые щедро помогали ему всякий раз, когда он оказывался в стеснённых обстоятельствах, — вроде тех, в которых я сейчас нахожусь.
— В Йоме помощь оказывают не только друзья, — сказал Кросби. — Любой житель Йома всегда готов помочь незнакомцу.
Седобородый сразу оживился. Разговор, наконец-то, поворачивал в нужное ему русло.
— Значит если кто-либо, по неудачному стечению обстоятельств оказавшийся в затруднительном положении, — ну, как я, например, — попросил бы жителя этого города одолжить ему немного денег, — скажем, пять шиллингов или несколько больше, — чтобы с их помощью преодолеть полосу безденежья, он мог бы рассчитывать получить желаемое?
— Только после особого ритуала, — ответил Кросби. — Сначала просителя отвели бы в винную лавку и угостили стаканчиком вина, а затем, после возвышенной беседы, вручили бы ему нужную сумму и пожелали удачи. Можно, конечно, удивиться тому, что подобные пустяки требуют стольких хлопот, однако на Востоке иначе не бывает, там все пути — окольные.
Глаза его слушателя сверкнули.
— О, — воскликнул он, и теперь в его словах слышалась тонкая многозначительная насмешка, — но теперь, покинув родной город, вы вряд ли продолжаете хранить эти обычаи милосердия, не так ли? Наверняка, ведь перестали соблюдать их.