Фантомная боль
Шрифт:
Если отношения между людьми все это выдержали, то почему люди в конце концов пришли к решению расстаться? Это хороший вопрос, мой маленький Харпо. На него в данный момент я могу дать только один ответ. Не все следует отдавать на откуп смерти — как порядочный джентльмен, ты можешь ей кое в чем помочь.
Думаю, будет лучше, если вы со Сказочной Принцессой вернетесь в Амстердам. Я еще немного побуду в Нью-Йорке; возможно, я совершу путешествие, не понимаю, как это мне до сих пор не надоело путешествовать? Многих вещей все равно не понять, сколько ни старайся. Может быть, я наконец допишу «Пустую Бочку и
Мне кажется — только смотри ей не проболтайся, — Сказочной Принцессе было бы полезно расстаться со своими пациентами.
Жаль, что мы не так уж много с тобой общались, когда тебе было четыре, пять, шесть и семь лет, но я был слишком увлечен главным трудом своей жизни. Я изучил главный труд своей жизни лучше, чем тебя, но поверь, я все тебе компенсирую.
Малыш Харпо, когда ты придешь из школы и найдешь это письмо, меня дома не будет, но примерно в полшестого я вернусь. У твоей матери сегодня вечеринка на работе, поэтому нам с тобой придется поужинать где-нибудь в городе. Может, сходим в кино? Я знаю, сейчас идет один хороший фильм о карлике. Как тебе идея его посмотреть? У тебя в последнее время очень странные вкусы, поэтому если тебе не по душе фильмы о карликах, то ты так прямо мне и скажи. Но на всякий случай предупреждаю: это не детское кино, это фильм для взрослых.
Не бойся, что ты меня больше никогда не увидишь: я буду регулярно приезжать в Амстердам, мы сможем вместе ездить куда-нибудь в отпуск, даже возьмем с собой Сказочную Принцессу. Впрочем, мне кажется, будет лучше, если Сказочная Принцесса пока не поедет с нами в отпуск. Вот через несколько лет — пожалуйста. Наш брак всегда походил на жизнь в окопе, хоть нам и было в нем уютно и тепло, однако в последнее время в этом окопе стало несколько тесновато.
Если хочешь, мы можем купить бутербродов и устроить пикник в Центральном парке. Я знаю, ты любишь пикники, поэтому я хочу сегодня вечером пожертвовать собой ради тебя. То, что Бог послал мне сына, любящего пикники и лагерный отдых, говорит о том, что существует не только Бог, но и что-то вроде естественной справедливости. Эти твои чудные пристрастия мне явно в наказание за все мои непростительные грехи. Поэтому решай сам, чему ты отдашь предпочтение сегодня вечером. Но я хочу подчеркнуть, что «пропустить ужин» в меню возможностей не входит.
Сейчас я должен идти. Я договорился встретиться с одним человеком, который готов купить мою квартиру на Мальте.
Также прими к сведению, что сегодня днем к нам приходила домработница. Бедная женщина трудилась как лошадь, — к счастью, я ее развеселил, во всяком случае, всячески старался ее развеселить. Я купил ей новый пылесос и замотал его в подарочную бумагу.
Уважай мир и покой в доме, снимай обувь, когда входишь в квартиру, — твоя мать будет тебе за это очень признательна.
Сам я никогда не приносил больших жертв ради мира и покоя в доме, да и от тебя я не прошу больших жертв, я прошу лишь об одной очень маленькой жертве: снимай, пожалуйста, обувь. Если не получается приносить большие жертвы, приноси хотя бы маленькие. Я всегда сам так поступал, ибо верю, что в конечном счете на жизнь нужно смотреть как на нечто практическое.
Если хочешь сделать мне приятное,
Никуда не уходи, в полшестого я вернусь. Приноси маленькие жертвы ради мира и покоя в доме.
Четырежды целую тебя,
Роберт.
* * *
Перечитывая письма отца, я по-прежнему не могу понять, действительно ли он писал их мне или же в расчете на публикацию, но теперь меня это мало волнует. У меня есть другие воспоминания, и для того, чтобы сохранить их, мне не нужно их записывать. А может, и стоило бы записать, ведь я заметил, что когда записываешь воспоминания, то скорее уничтожаешь их, чем сохраняешь.
Вначале я хотел написать о своем отце, но очень быстро понял, что для меня писательство — совсем не религия, не идол, которому необходимо приносить человеческие жертвы. А кроме того, отец уже сам рассказал все то, что я хотел бы о нем сказать. И еще я понял, что не всегда так необходимо подыскивать слова. Хотя отец свято верил, что явление существует лишь тогда, когда для него найдена верная формулировка.
Знакомые, узнав о моих планах, спрашивали: «Ты что, решил реабилитировать Роберта Г. Мельмана?»
Отец вряд ли хотел, чтобы его реабилитировали, особенно чтобы этим занимался я.
После того как отец ушел от Сказочной Принцессы, он стал скитаться по Европе. Жил он по-прежнему на гонорары от «69 рецептов польско-еврейской кухни», переезжая из отеля в отель: Испания, Греция, Швейцария, Португалия, Италия.
Порой отец нам звонил. Один раз он на несколько дней заглянул в Амстердам. Но моя мать к тому времени уже жила с русским, а мой отец и этот ее русский не очень ладили между собой.
— Я пишу главный труд своей жизни, — сказал отец. — Эта книга докажет, что я кое-что понял о чувствах, это мой реванш в поединке с жизнью, Богом и с миром.
— Не могу больше этого слышать, — отрезала Сказочная Принцесса.
Вначале от него довольно часто приходили письма, но со временем — все реже и реже. Письма на четырех страницах превратились в письма на двух страницах, а под конец стали приходить открытки с лаконичными фразами, например: «Отель хорош, но от меня удрал мой секретарь».
Иногда отец выступал с предложением вернуться к Сказочной Принцессе. Но она отвечала, что эта идея ей не нравится и вообще уже слишком поздно.
Через десять дней после того, как я нашел его в гостинице «Санта Катерина», я уехал обратно в Амстердам. На прощанье отец сказал мне:
— Я практически закончил главный труд своей жизни. Теперь я собираюсь написать о тебе, Харпо. Хочу, чтобы вышла настоящая книга, а не просто очередная подборка писем, я чувствую, что в тебе сидит трилогия.