Фараон
Шрифт:
— Через несколько дней я покину тебя, — сообщил Цезарь, не открывая глаз.
Клеопатра испуганно приподнялась. Она едва удержалась, чтобы не сжать объятия крепче.
— О?
Интересно, удалось ли ей правдоподобно изобразить любопытство, или в ее тоне все-таки проскользнуло потрясение и отчаяние?
— Я получил сообщение о том, что с востока к нам вместе с еврейским войском движется Митридат Пергамский. Говорят, Антипатора сопровождает сам верховный жрец Иудеи. Я должен встретить их.
—
Цезарь открыл глаза и посмотрел на нее.
— Дорогая, — проговорил он, а потом издал сдавленный смешок.
— Возможно, я начинаю причинять слишком много хлопот, — сказала Клеопатра. — Возможно, проще будет оставить меня саму разбираться с армией моей сестры.
Клеопатре противно было слышать в своем обычно уверенном голосе нотки страха. «Я говорю, словно какая-то жалкая куртизанка», — подумала она. Неужто это беременность так воздействует на женщин? Если да, то она никогда больше не забеременеет.
— Я оставлю здесь небольшой гарнизон для твоей защиты. Я вернусь через несколько дней, если все пойдет хорошо.
— Что ты задумал?
— Тебе придется довериться мне, дорогая, — сказал Цезарь, поцеловав ее в лоб.
— Если Арсиноя убьет меня, ты объявишь войну оконченной и поддержишь ее притязания на трон? — спросила Клеопатра, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу.
Цезарь не ответил, но, хотя он не произнес ни слова и не сделал ни единого жеста, вокруг него распространилась отчетливая аура раздражения.
— Разумеется, это будет куда легче, чем продолжать войну, — проговорила Клеопатра.
Может, сказать ему о сыне сейчас?
— Клеопатра, в последнее время ты все драматизируешь. Что с тобой стряслось? Кажется, ты подтверждаешь утверждение Аристотеля о том, что женщины неразумны и неспособны мыслить.
— На самом деле это мужчины делаются неразумными в присутствии женщин, из чего делают ложный вывод о неразумии женщин! — быстро парировала Клеопатра.
Она не говорила с Цезарем подобным образом уже несколько месяцев, и он, похоже, стал относиться к ней небрежно. Он что, вознамерился обращаться с царицей Египта как с обычной любовницей?
— И все же ты не в себе. В чем дело?
— Думаю, в моем состоянии. Говорят, в это время чувство юмора у женщин пропадает, а эмоциональность возрастает.
— Ты заболела, дитя? — спросил Цезарь, и Клеопатре захотелось знать, потрудится ли он хотя бы изобразить беспокойство. — Мне стоит волноваться?
— Нет, если только кто-то не считает, что носить ребенка Юлия Цезаря — это повод для тревоги.
— Я так не считаю, — ровным тоном отозвался Цезарь.
Лицо его осталось все таким же спокойным. Клеопатра подождала, но он ничего не добавил.
— Неужто тебе больше нечего мне сказать? Ты даже
— Я уже некоторое время знаю об этом, Клеопатра. Ты не можешь ничего скрыть от меня.
— Почему? Ты что, всеведущ, как боги?
Клеопатре захотелось восстановить Цезаря против себя. Если он не выкажет хоть какие-то чувства, она спятит.
— Я живу на свете в два с половиной раза дольше тебя, девочка моя. Нет ничего такого, чего бы я не заметил. Я читаю твои мысли. А если и не читаю, так вижу их отражение на лице. Неважно. Тебе совершенно не обязательно удивлять меня, чтобы порадовать.
— А ты… рад?
Клеопатра затаила дыхание, стараясь не смотреть на Цезаря с нетерпением. Не удержавшись, она все-таки бросила на него взгляд — как можно более холодный, но ее замутило. Клеопатра отчаянно надеялась, что это не повредит их ребенку.
— Какой же мужчина не обрадовался бы этому? — спросил Цезарь.
Он приподнялся, перевернулся на бок и протянул свою длинную руку, ожидая, что Клеопатра припадет к его груди. Когда Цезарь обнял ее, Клеопатра почувствовала, что тот дрожит.
— Ты грустен.
— Я думаю о Юлии, — сказал Цезарь. Он отвел взгляд, но Клеопатра видела, что в глазах у него стоят слезы. — Если бы она и ее сын — мой внук — были живы, Помпей не докатился бы до столь унизительного конца.
— Тогда позволь нашему сыну стать объединяющей силой, — промолвила Клеопатра, надеясь, что ее голос не звучит умоляюще.
Цезарь ничего не сказал, лишь крепче прижал ее к груди.
— Подумай о том, что это значит, любовь моя, — сказала Клеопатра. — Подумай о том, чем он может стать для мира.
— Я уже думал обо всем об этом, — отозвался Цезарь, не выказывая ни малейших признаков того, что разделяет ее восторг и ее надежды. — Но все будет не так легко, как ты думаешь. Ты не представляешь, какие препятствия будут поджидать тебя в моей стране. Римляне не сочтут это благом.
— Настроения можно изменить.
— Настроения, но не законы.
— Законы пишутся смертными. Ты принял достаточно интересных законов, чтобы знать это, — сказала Клеопатра.
— Мне нужно поспать, — прошептал Цезарь ей на ухо.
— Может, мне велеть какому-нибудь художнику нарисовать тебя, чтобы я могла когда-нибудь показать этот портрет нашему сыну? — спросила Клеопатра, подпустив в свой голос нотки кокетства.
— Ты должна научиться искоренять сомнения, Клеопатра, иначе из тебя не получится хорошая мать для нашего мальчика.
— Могу я хоть теперь узнать твои планы?
— Теперь еще важнее, чем прежде, чтобы ты их не знала. Но запомни слова Цезаря: через неделю мы избавимся по крайней мере от некоторых из наших самых неотложных проблем.