Фата-Моргана 3 (Фантастические рассказы и повести)

Ле Гуин Урсула Кребер

— До свидания, — сказал Стелло и повернул к центру города.

— Подождите, — воскликнула тень, — откуда, вы сказали, вы прибыли?

— С Земли.

— Ах так, с Земли. Не были ли вы легкомысленны в выборе вашей маски? У вас еще есть время сменить ее. До свидания.

Снова Стелло остался один. Он задумчиво побрел дальше. Что значило это упоминание о масках? Он был рад, что так ловко выпутался из затруднительного положения. Но он беспрерывно внушал себе, что находится в чужом городе, жители которого, вероятно, придают словам древнего языка иное значение, чем он сам. Обычаи и история этих существ не были его обычаями и историей,

он ничего не знал о них, и они ничего не знали о нем. Для них далекий мир, Земля, был лишь пустым звуком, так же как он видел в них до сих пор лишь одну только оболочку, блестящие предметы, которые в свете лун переливались множеством красок. Они же видели в нем только дикого зверя, который, должно быть, сбежал на эту песчаную планету из неизвестных джунглей. Может быть, между ним и жителями Города Семи Врат вообще не было ничего общего? Он не был, как они, рожден за этими вратами, не смотрел постоянно на пустыню, на красные песчаные бури и едва различимое огромное высохшее море, пламенеющее от жары далеко на западе, на эти слои микроскопической пыли, перемешанной с рассеянными повсюду острыми кристаллами.

Он вырос в несовершенном, суровом мире. Он осознавал свою силу и твердость и в то же время чуждость чувств внешнему миру, свое варварство. Он были дикой скалой, бурным горным потоком, которым сверкающий мрамор и спокойные воды равнинной реки так же неведомы, как и гонимый ветром песок; человеком с Земли, одним из тех, кто нигде не задерживается, вечным странником.

Он провел в путешествиях всю свою жизнь. Ему нравилось шататься меж мирами, хотелось стать дразнящей легендой, пользоваться дурной славой, возбуждать любопытство, приветствовать порты величественным жестом прибывшего издалека путешественника. Да, такое общение с космосом доставляло ему удовольствие, даже тогда, когда он чуть не потерялся на Таре, и даже в те жуткие дни, которые он провел в одиночестве под низким небом, вляпавшись в мусоросборник, который оказался на его пути в звездный порт. Но здесь?

Здесь он чувствовал преграду, отделяющую его от этого мира, от его сущности. Это ощущение он не мог описать, не мог высказать, оно маячило перед его взором, словно размытая дымка.

Он поднял голову и посмотрел на семь лун в небе. Они образовали над планетой ореол света. Каждая луна испускала прозрачный луч, изливала сверкающие яркие краски. Над каждыми вратами своя луна: рубиновая, серебристая, золотая, смарагдовая и еще одна, жемчуг…

Жемчужная луна… Бледная звезда, блеклый язычок пламени в ночи, зловеще прищуренный глаз.

Он отвел взгляд от лун и посмотрел на строения, которые заполняли город, и медленно побрел дальше. Внезапно он заметил, что попал в окружение громадин, которые высились перед ним как скалы среди волн, неистово вздымающихся вверх, покрытых клочьями взлетающей пены. Они были похожи на мыльные пузыри, лопающиеся от дуновения ветерка.

Он брел сквозь ряды деревьев, видел башни цитадели, через стеклянные купола которых семь застывших на темном небе лун казались размазанными. За окнами метались маски, призрачные накидки, словно летучие бабочки-однодневки, порхали по винтовым лестницам, то тут, то там раскрывались хрустальные чашечки странных растений-минералов.

Все выглядело нереальным. Ночь была прозрачной. Сверкали планета и луны на небе, сверкали семь врат, в звуках древнего языка слышался звон металла, тускло отливал жемчуг, застывшая и превратившаяся за много столетий в камень плоть… а он, Стелло, был безнадежно жив. Он чувствовал кровь, бьющуюся в его жилах, тепло и твердость мускулов под кожей. Он провел ладонью по огрубевшему

от ветра и солнца лицу, на котором были следы долгих путешествий в космосе, и щетина едва заметной бороды, которая, повинуясь неудержимому течению жизни, значительно выросла под его пальцами.

Что скрывалось за этими масками? Холодное, идеальное совершенство? Формы из песка и грязи, на которых нежелательно было задерживаться постороннему взгляду? Кристаллы с острыми гранями? Тонкая шлифовка металла? Вращающиеся, цепляющиеся друг за друга шестеренки передаточных механизмов? Были ли это существа из плоти и крови или это только театральные роботы с чувствительными датчиками?

Или у них под маской было бесконечное количество других масок, запутывающих, чтобы невозможно было узнать истинное «Я» и заводящих в безвыходные тупики внутренних лабиринтов? Или маски были древним, давно уже потерявшим смысл атрибутом?

Он подумал о том, каким загадочным может быть лицо. Как горы на горизонте можно оставить позади только один раз, так и сами собой разумеющиеся формы и выражения лиц имели здесь совсем не тот смысл, что на Земле. Маски могли быть языком чувств.

Он спешил по улицам города, направляясь к центральной, еще не определенной цели, и наткнулся на большую группу переливающихся огней. Золотые маски, серебряные маски, ониксовые и смоляно-черные маски. Он встретил одинокую пурпурную маску. Маски могли или даже должны были быть знаками или символами, которые соответствовали определенному социальному или кастовому положению, причем контакты с некоторыми из них, по-видимому, были запрещены. Однако потом Стелло снова почувствовал сомнительность своей теории.

Перед ним внезапно открылась равнина; он не сразу осознал, что вышел из-под защиты толстых стен. Перед его глазами танцевали огни. Скоро он понял, что это отражение толпы; игра расцветок масок и кружение накидок, свет множества мерцающих фонарей. Огромное пустое пространство было всего лишь песчаной равниной с таким мелким песком, какого он еще никогда не видел. Это была не пыль, а мягчайший ковер, словно дно спокойного моря, безграничная даль, символ внезапно охватывающей тебя агорофобии. Он не мог себе представить, что какое-то существо сумело бы достичь другого конца этой равнины.

Он и не пытался этого сделать. Благоговейная, мирная тишина, нависшая над толпой, спокойное молчание, нарушаемое только шелестом развевающихся одежд.

Ярко-алая накидка вздулась, поднялась вверх и вспыхнула в центре песчаной арены; Стелло услышал согласное бормотание, обрывки древнего языка, к которому примешивалось что-то чуждое. Огни вспыхивали, взлетали вверх, тихо парили. Музыка звучала все громче и громче, огни танцевали в такт. На мгновение ему показалось, что серый песок является экраном, на котором внезапно вспыхивали огни, появлявшиеся из ничего. Но скоро он почувствовал, что жизнь была как в огнях, так и в звуках, наполняющих воздух над равниной, но он не обнаружил никаких музыкальных инструментов.

На мгновение вспыхнула бледным сиянием гладкая серебряная маска. Он тотчас же узнал ярко-алую накидку местного жителя и, хотя он не понимал смысла этого внутреннего языка, почувствовал, как что-то едва сдерживаемое поднялось в его душе. Ни произведения искусства Земли или других планет, ни живые существа никогда еще так сильно на него не действовали. Он задрожал, но не от страха и не от холода, хотя дул ветер, а от одиночества и непреодолимого ощущения своей чуждости этому месту. На земле этой планеты его внезапно охватило сознание несовершенства своего собственного существа.