Фату-Хива. Возврат к природе
Шрифт:
Все остатки пои-пои были съедены, и даже Тиоти жаловался, что желудок не переваривает рыбу и мясо без риса и муки, хотя его предки прекрасно обходились без того и другого. Они не знали никаких злаков, зато привыкли со всеми блюдами есть пои-пои.
Поскольку фатухивцы стали относиться к нам приветливее, мы спускались на берег за продуктами моря. Инфекция в деревне теперь пугала нас меньше, чем инфекция в лесу. Берег постоянно продувало ветром, который хоть разгонял комаров. Правда, вода в море, несомненно, кишела вынесенными рекой невидимыми микробами. Малейшая царапина на ступнях вызывала болезненные язвы фе-фе. У островитян сопротивляемость была больше, чем у нас, и зрелище наших ног ужасало их. Только женщине с язвой во всю ступню досталось еще хуже.
По совету Вилли мы с Лив стали сдирать свежую кожу на ранках. Дело в том, что язвы зарастали не с краев, а с середины, причем кольцо обнаженного мяса вокруг островка свежей кожи ширилось вместе с ростом этого островка. В итоге мы рисковали остаться совсем без кожи на ногах, вроде несчастной женщины, которая ждала врачебной помощи.
Вернувшись ни с чем после визита к китайцу в Ханававе, Вилли с большим энтузиазмом возобновил наши беседы о Поле Гогене, единственном друге покойного старшего Греле. Хотя Гоген жил и умер в далекой бухте на Хива-Оа, том самом острове, куда теперь перебрался патер Викторин, друзья старались встречаться при каждой возможности, и Поль Гоген не раз гостил в домике, доставшемся Вилли в наследство от отца.
Верно ли, что Поль Гоген так знаменит в Европе и Америке? Я рассказал Вилли, что все, составляющее наследие Гогена, очень высоко ценится. Не только картины, но и письма — словом, все. На Таити мы услышали, что один американский турист купил старое окно, через которое Гоген будто бы вылез однажды после доброй попойки.
Вилли хотел знать подробности. Сколько именно платят за вещи Гогена? Огромные деньги, ответил я. Не подозревая, что у Вилли на уме, я объяснил ему, что за каждую вещь, действительно принадлежавшую Гогену, можно получить состояние. Рассказал, что мне довелось встретить двух сыновей художника — таитянского и европейского. Таитянский сын — своего рода туристская достопримечательность. Пола Гоген, которого Полю Гогену родила его жена, датчанка Метте, стал известным искусствоведом в Норвегии. Услышав, что я собираюсь на Маркизские острова, он разыскал меня и попросил поискать что-нибудь из вещей отца. А также проверить слух, будто отец был отравлен островитянами.
Вилли мог лишь подтвердить то, что я слышал от одного очевидца на Хива-Оа: Поль Гоген умер за обеденным столом, упал замертво со стула. Он не был отравлен, его погубила тяжелая болезнь.
На другой день после нашего разговора Вилли исчез. И появился снова через два дня. Оказалось, он опять ходил на лодке в Ханававе, навещал китайца. Но хотя у того в лавке по-прежнему было пусто, Вилли вернулся не с пустыми руками. Он привез старое ржавое ружье системы «винчестер». Я ничего не смыслил в оружии, и мне было невдомек, почему Вилли так доволен, пока он не показал мне приклад. Левую сторону приклада украшала резьба: тучный мужчина сидел на запряженной быками тележке, держа бокал в поднятой руке. Волнистые линии сверху и по бокам изображали облака. Божество на небесной колеснице? Поди угадай. Только Поль Гоген мог бы ответить на этот вопрос. Потому что ружье некогда принадлежало ему, а полустершийся рельеф был одним из редких образцов его резьбы по дереву.
Поль Гоген подарил свое любимое ружье отцу Вилли, а когда тот умер, «винчестер» купил один островитянин, который в свою очередь продал его китайцу в Ханававе. С этим ржавым ружьем китаец и ходил на охоту. Вплоть до прошлой недели. После беседы со мной Вилли отправился в Ханававе и приобрел старый «винчестер» за бесценок. Он задумал со следующей шхуной плыть на Таити, чтобы там сбыть свою драгоценную добычу.
Я не был ни коллекционером, ни антикваром, но ружье с резным прикладом пленило меня.
— Могу избавить тебя от необходимости ездить на Таити, — осторожно сказал я. — Что ты хочешь за него получить?
— Целое состояние, — ответил Вилли. — Ты же сам говорил, как высоко ценятся вещи Гогена.
Ничего не скажешь, было дело. И кто меня тянул за язык! Я предложил в десять раз больше, чем Вилли заплатил китайцу. Вилли покачал головой. В сто раз больше! Вилли задумался. На Фату-Хиве слово «состояние» явно понимали не так, как в других местах.
— Лив, — сказал я, гордо шагая вверх по лесной тропе с ружьем Гогена на плече, — придется нам отказаться от возвращения в Европу первым классом. Зато у нас будет самая драгоценная берданка в мире.
…Сидим вместе с фатухивцами на круглой каменной скамье под могучим баньяном на берегу. Попрежнему никаких намеков на судно. И посовещавшись с Вилли, мы принимаем решение. Выбора нет. Из язв на ногах Лив выпирает мясо, будто салями. Сама сна не жалуется, но у меня за нее душа болит. Мы очутились в тупике. Остается последовать примеру патера Викторина — покинуть остров. Вилли и несколько островитян собирались сделать новую попытку раздобыть муки и риса, и мы с Лив решили идти с ними.
Нам предстояло надолго покинуть бамбуковую хижину, и мы задумались над тем, как сохранить наши зоологические и археологические образцы. Как застраховаться от воров? Банки с фауной, черепа, каменные топоры и другие древние орудия, возможно, никого не привлекут. Но мы нашли вещи, на которых островитяне могли подзаработать. Под нарами лежал старинный королевский венец — за него ухватился бы самый знатный музей. Сплетенный из кокосового волокна, он был украшен пластинами из белой раковины и черепаховой кости, причем на черепахе были вырезаны изображения тики. У нас хранилось и облачение из черного человеческого волоса: набедренная повязка, накидка и манжеты для рук, ног и шеи. Еще одна дорогая диковина — магическая шаманская сеть с человеческим черепом. Мы нашли также фигурки из человеческой кости, которые нанизывали на нитку и носили как украшение на голове. Изящные серьги, тоже из человеческой кости, изображали маленьких тики. Словом, в хижине накопились сокровища, способные кого угодно ввести в соблазн. Теперь к ним добавилось европейское ружье, мечта каждого островитянина.
Я решил снова выступить в роли шамана. Когда мы в последний раз пришли в свой бамбуковый домик, за нами увязались четверо наиболее алчных деревенских парней. Я откупорил бутылку формалину, который привез для консервации зоологических образцов. Парни по очереди понюхали содержимое и запрыгали, гримасничая и фыркая обожженными ноздрями. Затем я отыскал под камнем золотистую ядовитую тысяченожку, невероятно живучую: разрежь ее на куски, все равно продолжает ползать. В воде она плавала не хуже рыбы, но, очутившись в пробирке с формалином, тотчас околела на глазах у пораженных зрителей. После этого я обрызгал тем же раствором пол внутри хижины, выскочил, захлопнул дверь и запер ее при помощи колышков и веревок. Фатухивцам я объявил, что хижина наполнена ядовитым паром и пока мы не вернемся и не обезвредим этот пар, всякого, кто решится войти внутрь, постигнет судьба тысяченожки. Четыре гостя посмотрели на дверь с почтением и разочарованием. И когда мы направились вниз, сопровождаемые роями комаров, парни не замедлили последовать за нами. Правда, ружье я все-таки не решился оставить. Его мы взяли, а также металлическую коробку с фотоаппаратом и мешок с одеждой, которую берегли на случай, если надумаем вернуться к цивилизации.
Ночевали мы у Вилли. И наконец-то получили передышку от комаров. Мы почти успели забыть, что такое спокойные ночи; казалось, мы всю жизнь жили в дебрях Омоа.
Проснулись затемно от лая собак. К дому приближались колышащиеся огни. За дверью послышались низкие мужские голоса. Было задумано отчалить возможно раньше.
Всех беспокоила погода. Тучи стремительно летели по ночному небу. И волнение, должно быть, изрядное. Может, все-таки лучше немного выждать?..
В это время суток было довольно прохладно. Вилли вскипятил котелок воды. Апельсиновый чай согрел нас и прогнал дремоту. Мы почувствовали себя бодрее. Странно было сидеть в окружении былых недругов. Ни Тиоти, ни Пакеекее… Зато Иоане тут. Он прихлебывал из миски чай и поглядывал в окно. За окном моросил дождь.
До чего прибой бушует… Прежде мы такого не слышали. Мы дрожали от холода и подавляемого страха. Кто-то, стуча зубами, произнес несколько слов. Остальные не поддержали разговор.
Кажется, светает? Да, скоро отступит черная ночь. Вилли встал и подал команду:
— Хамаи! Пошли!
Начинается. Сейчас мы выйдем в безумное плавание… Больше всего на свете боялся я новой встречи с океаном. Но оставаться еще хуже. Обернув ноги свежими банановыми листьями, мы побрели следом за остальными на пляж, а там уж было не до размышлений, сознание и слух наполнили непрерывные громовые раскаты. Волны долбили скользкую звонкую гальку.