Фату-Хива. Возврат к природе

Хейердал Тур

А волны становились все выше, гребни — все острее, и все чаще в ночи с шипением сверкали белые барашки. Наша лодчонка то скатывалась вниз, то взмывала вверх, то скользила наискось, а в душе у нас росла тревога. Слишком мала осадка. Если волнение еще усилится, это может кончиться плохо. Мы не различали волн, поэтому нас каждый раз застигали врасплох коварные струи, которые поливали наши ноги. Приходилось поспешно вычерпывать воду. Иной раз долбленку захлестывало так сильно, что кокосовый черпак, которым орудовала Лив, казался наперстком. Тогда вступали в действие более емкий калебае и соломенная шляпа Тиоти. Мы спешили все вычерпать, не дожидаясь, пока новая коварная волна наполнит корпус до краев.

Если поверхность

воды внутри и снаружи сравняется, объяснил Тиоти, черпать уже ни к чему. Не потому, что долбленка пойдет ко дну, утешил он нас. Можно грести и дальше, сидя по шею в воде. Если бы не акулы. Когда мы шли на север, акулы не показывались, но теперь в воду, которую мы вычерпывали, попала рыбья кровь, и можно не сомневаться, что хищницы незримо следуют за нами.

У акулы есть особые органы, позволяющие ей улавливать запахи, так сказать, всем телом, и она способна издалека обнаружить каплю крови. Когда со скал срывалась в море раненая коза, треугольные плавники тотчас слетались со всех сторон; то же можно было наблюдать, когда рыбак чистил рыбу, сидя в лодке. Мы знали, что у Маркизских островов водятся самые большие в мире голубые акулы. Некоторые из них были в два-три раза длиннее нашей лодки.

Казалось, ночи не будет конца. В полузатопленном корыте, окруженные невидимыми шипящими волнами и безмолвными людоедами, не видя никаких ориентиров, мы изо всех сил старались удержаться на поверхности моря. Нас бросало вверх-вниз, качало во все стороны — хорошо еще, что совсем не укачало.

Нам было страшно, ведь каждая минута могла стать последней. Мы то откладывали весла, то снова хватались за них. Вычерпывать и грести, грести и вычерпывать… Опять на миг показался на фоне звезд силуэт острова. Но пока ничего похожего на Омоа.

Тиоти чуть изменил курс. Он ничего не говорил. Ему тоже было страшно, да к тому же он не сомневался, что нас все-таки настигла кара демонов. Он нас предупреждал. Теперь мы можем убедиться в его правоте.

Пономарь, который верит в табу! Меня разбирала злость. Это из-за него вчера случилась беда. Не табу, а самовнушение повинно в его ротозействе. А он, вместо того чтобы вспомнить бога Пакеекее и патера Викторина, сидит и думает о демонах, в которых верили старые каннибалы. Того и гляди какую-нибудь промашку совершит. Достаточно одного неосторожного движения, достаточно выронить шляпу, которой он вычерпывает воду. Что бы ему сосредоточить мысли на чем-нибудь позитивном? В кромешном мраке я вспоминал, чему меня учили в детстве. Христианин обязан знать, что вера способна сдвигать горы. Я злился на пономаря, потому что он верил в мстительного демона, а не в благожелательного бога. Точнее, он верил и в того, и в другого. Я ни в каких демонов не верил. Но в эту минуту мне думалось, что не мешало бы, пожалуй, верить в какого-нибудь бога. Может быть, прав мой отец и не права мать. Впрочем, не исключено, что и она верит. Только его бог взят из древней книги, написанной иудеями, а ее — из более свежего труда, созданного англичанином по имени Дарвин.

Мы гребли, мы вычерпывали, и я обзывал себя слепым дурнем. Даже в кромешном мраке среди пустынного моря, а может быть, здесь больше, чем где-либо, мне следовало бы сознавать, что наибольшее могущество воплощено не в человеке и не в том, что он видит в микроскоп, а в вездесущем и неуловимом явлении, которое выдавливает хлебный плод из сухой ветки, побуждает паука заниматься ткачеством, учит каждого рака-отшельника искать пустые раковины. Разве не видел я, месяцами живя на природе, на каждом шагу проявления этих природных сил? Свидетельства вполне реальных вещей, для которых наука еще не придумала названия, проявления силы, которая побуждает природу творить, а затем налаживать хитроумную эволюцию и автоматически регулируемое равновесие.

Мы чувствовали себя совсем маленькими в безбрежной ночи. Но есть

же что-то огромное, что руководит всем, сокрытым во мраке от человека. Ночью вселенная кажется куда больше; когда светло, легче «внушить себе, что в мире существует лишь то, что ты видишь своими глазами.

Какая долгая ночь! Меня одолевала усталость, одолевал страх, терзала мысль о том, что силы Лив на исходе. И я обратился с мольбой к благожелательным силам, в которые сам не верил и которые все же никак не мог обойти в своих рассуждениях. Я молил сохранить нам жизнь и помочь благополучно добраться до берега. На душе стало легче, прибавилось энергии. Я бодрее заработал веслом. Заметив это, и Тиоти приналег на свое весло. Мы прибавили ход, нас уже не так сильно захлестывало. Разумеется, источником свежих сил было самовнушение, связанное с тем, что в мозговых извилинах место злокозненных демонов занял доброжелательный бог.

Определенно гребни волн стали менее крутыми. Мы рассмотрели черные скалы, услышали прибой. Показались тусклые огни в лачугах Омоа, а на берегу перед пальмами пылал огромный костер, который развел ожидавший нас Пакеекее.

Мы развернули лодку носом на этот маяк. Снова от райских кущ на суше нас отделял оглушительный рев бушующего прибоя. Все черно, если не считать беспокойные блики на гальке да несколько полуголых фигур, которые метались между пальмами, подбрасывая хворосту в костер.

Мы задержали лодку у той черты, где рождался прибой. Наконец пономарь скомандовал:

— Пошли!

Могучая волна подхватила нас и понесла вперед со скоростью курьерского поезда. Впереди и сзади пенились острые гребни. Вода кипела, бурлила, вздымаясь все выше, выше, и, когда огромная водяная стена обрушилась на черную гальку, сильные руки поймали долбленку и оттащили к костру.

Мы благополучно вернулись в свою долину.

— Табу, — коротко произнес мокрый насквозь пономарь, встряхивая свою соломенную шляпу.

— Нет, — возразил я. — Сегодня третий день, а мы живы-здоровы.

— Потому что с вами был бог, — объявил Пакеекее.

— Он был с нами потому, — добавил Тиоти, — что я пономарь и протестант.

Бегство через океан

И явился дождь. Не внезапный ливень, готовый смыть нашу хижину вместе с хранящимися под койкой черепами. Нет, дождь подкрался, как вор, похитил солнце, и воцарилась тоскливая сырость. Ни капли не просачивалось сквозь лиственную крышу, и все-таки всюду проникала, все пропитывала влага. Матрац из упругих банановых листьев перестал пружинить, пледы отяжелели, запах плесени заглушил благоухание цветов и трав. Мы не слышали грохота обвалов или оползней, но день и ночь в ушах отдавались звуки, порожденные водой: вода капала, журчала, струилась, плескалась, брызгала, текла повсюду. Грязь… Наша хижина уподобилась судну в грязевом море.

Душа не лежала выходить на поиски пищи, разве что в короткие промежутки, когда проглядывало солнце. Оно казалось жарче прежнего, словно прибавило пылу, чтобы просушить дебри. Но слишком скоро светило опять скрывалось за пеленой туч, которые сбрасывали на лес свой влажный груз. Одно маленькое утешение: в такую погоду никакой враг, даже в темноте, не мог подкрасться к хижине, не оставив на грязи четких следов.

В начале дождевого периода мы продолжали кочевой образ жизни, Странствовали по горам, по дебрям, ходили на лодке вдоль подветренного западного берега. Однажды, когда вроде бы распогодилось, мы снова навестили богатую археологическими памятниками великолепную долину Ханававе. Среди зарослей на одной скале нам попалась культовая терраса, выложенная из тщательно обтесанного красного камня. Тараща на нас большие круглые глаза, здесь стояли покосившиеся, источенные зубом времени деревянные фигуры. Высоко на склонах виднелись замурованные пещеры, но туда взобраться нам не удалось.