Файл №217. Конец игры
Шрифт:
Начало в файле №224 «Колония»
ПРОЛОГ
Снайпер Джерри Хэнкс (специальное подразделение ФБР по борьбе с терроризмом и захватом заложников) снова отхлебнул из фляжки. Обязательный глоточек кукурузного виски – чтобы не дрожали руки и не пробирался внутрь холод остывшего металла. Джерри лежал на решетчатом багажнике, на крыше тяжелого «Доджа», подложив под грудь и живот толстую циновку из вспененного полипропилена.
И все-таки холод находил лазейки. Скорее
Семь лет Хэнкс считался снайпером. Вернее, сначала он был просто отличным стрелком-спортсменом. Потом, завербовавшись в морскую пехоту, прошел курсы снайперов и все пять лет службы стрелял, стрелял, стрелял по всяческим мишеням, из любого положения, в любую погоду, днем и ночью... Он был превосходным стрелком. Поступив в ФБР, он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны – как надежный товарищ, прекрасный специалист и т.д. Конечно, снайпер морской пехоты и полицейский снайпер – это два разных снайпера. Но эту специфику он очень быстро понял и, что называется, «выбрал слабину». Долгое время Хэнкс был уверен, что все идет правильно и как надо.
До прошлого сочельника.
Тогда ему впервые в жизни пришлось стрелять в человека. И он понял, что не может этого сделать.
Там было вроде бы просто. Ошизевший от грязного героина торчок пытался ограбить магазин, не сумел – и захватил в заложники двенадцатилетнюю девчушку. Он прикрывался ею, приставив ей к груди здоровенный разделочный нож. Хэнкс выбрал позицию, откуда видел этого ублюдка сбоку, в профиль, с жалких сорока ярдов. Двенадцатикратный прицел приближал изображение вплотную, можно было стрелять в упор: в висок, или в ухо, или в плечевой сустав – тогда он выронит нож... но пуля пройдет глубже, тяжелая длинная девятимиллиметровая пуля «ремингтона», разнося в мелкие осколки ребра, разрывая верхушки легких, пищевод, аорту... Их хорошо готовили на курсах, и анатомию – с точки зрения убивающего – Хэнкс знал отлично. И сейчас он просто не мог заставить себя нажать спуск...
Он все-таки выстрелил. Пуля прошла перед глазами подонка, сорвав кожу с переносицы. Этого хватило, чтобы тот бросил нож, бросил девочку и схватился за лицо – и куда-то побежал. Его расстреляли трое других снайперов.
К Хэнксу претензий не было. Никто тогда не понял, что именно произошло. Никто, кроме самого Хэнкса.
С тех пор он жил в постоянном страхе: когда-нибудь совершенно неизбежно дело обернется так, что от его выстрела будет зависеть жизнь человека или многих людей, а он... он не сможет этот выстрел произвести.
Не сможет.
Следовало что-то делать. Так нельзя. Так – опасно...
Он колебался, он не решался признаться в своей слабости никому и тем более начальству... и была еще одна операция, в которой ему стрелять не пришлось, и теперь – вот...
Он ведь уже почти решился сегодня утром... уже набрал текст прошения об отставке, но тут вдруг начисто отказал принтер. И Хэнкс решил, что это рука судьбы и ему откуда-то сверху рекомендуют повременить.
Если бы знать, что так обернется, он десять раз написал бы злосчастную бумагу от руки...
Он глотнул еще. Для снайпера спиртное – лучший допинг. На соревнованиях оно было под запретом, и тем не менее все норовили тайком глотнуть чего-нибудь.
На этой операции он работал в одиночку.
Странное требование. Если даже на теле бронежилет, то – есть ведь еще и вся остальнаяголова? Или там сплошная кость?..
Он кое-что слышал об этих искусственных черепах из титана, которые ребята из ЦРУ монтируют на своих особо необходимых агентах, но был уверен, что это уж это-то – полный фольклор...
Субмарина «Ориноко» – старинная, шестьдесят седьмого года постройки, дизель-электрическая, уже трижды вырабатывавшая ресурс и все равно раз за разом возвращаемая после капремонта в строй, когда-то предназначенная для охоты за русскими ракетоносцами, а потом, когда стало ясно ее глубокое моральное отставание, переведенная сначала в учебные суда, а затем во вспомогательные, – скользила сейчас почти бесшумно в абсолютной темноте, неся в своем нержавеющей чреве сорок одного моряка, троих штатских специалистов-картографов и шесть самонаводящихся торпед «Маффин» в четырех носовых и двух кормовых торпедных аппаратах. Так или иначе, корабль хоть и не нес боевого дежурства, но охранял границы территориальных вод; торпеды были положены ему, как вышедшему в отставку капитану – пистолет и кортик.
И не только как почетный знак, но и – на всякий случай...
Капитан Розенблатт умел плаватьпо-настоящему. Другому просто нечего было бы делать здесь, в полярных водах, когда никакие приборы не помогут найти полынью, в которой можно всплыть, продуть все системы и зарядить аккумуляторы; или вдруг найти в себе мужество идти подо льдом на весь запас хода, зная откуда-то, что запаса этого хватит.
В штабах этого не понимали. Моряки же понимали и ценили. Розенблатт умел плавать, и это значило многое, а то и всё.
– Капитан, сэр! – окликнул его первый помощник. – Тут есть кое-что интересное.
Розенблатт обернулся:
– Что такое?
– Я не вполне уверен, сэр, но... Мы вроде бы что-то засекли. Минуты две назад.
Розенблатт наклонился к экрану эхолокатора. Долго всматривался.
– Похоже, эта штука висит неподвижно... Что вы скажете, Люк?
– Это субмарина, сэр. Или батискаф. Висит неподвижно на глубине семьсот футов.
– Я тоже так считаю. Приблизимся. Скорость четыре и семь десятых узла, подняться до семисот футов. Есть у нас тут поблизости радиобуй?
– Да, сэр, «К-75/35». Шестнадцать миль к северо-северо-западу.
– Хорошо. Ага... – он прикинул курс. – Шесть миль на север, разворот на юго-востоко-восток... Прокладывай, Люк, я сейчас вернусь...
Примерно через полчаса стало ясно: неопознанное плавающее тело имело форму чечевицы высотой около пятидесяти и диаметром около двухсот футов. Оно издавало очень тихое низкое гудение и испускало слабый мерцающий свет в фиолетовом и ультрафиолетовом диапазонах. Что самое интересное, иногда тело пропадало с экрана, как будто поверхность его на несколько секунд переставала отражать звуковые колебания, испускаемые эхолокатором.