Фб-86
Шрифт:
Полковник встал.
— Пойдем, — услышал Иштван его властный, ледяной голос.
Послушно встал и последовал за Донованом. Майор шел за ним. У Иштвана подламывались ноги. Хотя в комнате было тепло, он дрожал, как в лихорадке. Они прошли в затемненное помещение. Донован включил свет. Это был по-современному оборудованный кинозал.
— Садитесь, — приказал полковник.
Иштван машинально сел в кресло и закрыл глаза. Опять щелкнул выключатель. Свет погас. Тихо застучал киноаппарат. Иштван открыл глаза и от неожиданности вскрикнул. Он увидел себя на экране. За столом видов отец Пал. Услышал свой
— Ну, — услышал он голос Донована, — вы все еще утверждаете, что вас заставляли? Как вы думаете, что сказали бы на той стороне, за железным занавесом, офицеры контрразведки, если бы увидели эти кадры? Вторая часть фильма, в котором снят моменты, когда вы передаете нам материал, еще в работе. Ее пересмотрим завтра. А теперь предлагаю вам, друг мой, пойти в свою комнату и как следует обо всем подумать. Завтра снова поговорим. К тому времени, видимо, вы поумнеете.
В зале зажегся свет. Иштван был словно угорелый. Пошатываясь, он послушно последовал за майором. Они поднялись на второй этаж. Майор открыл перед ним дверь.
— Заходите!
Иштван зашел. Дверь за ним захлопнулась. Он инстинктивно оглянулся вокруг. Это было удобно обставленное помещение. Ковер, на стенах картины, низкая кровать, шкаф, маленький столик, два глубоких кресла. На столе книги, газеты. Из комнаты вход в ванну. Все было, как и во время его первого пребывания здесь, только на окнах — прочные железные решетки. Он обернулся. На двери не было внутренней ручки. Значит, он узник.
Примерно в то же время Фредди зашел к Еве Шони. Девушка заметила, что его что-то тревожит. В глазах Фредди снова застыла жестокость, от которой у девушки холодело сердце. Ева вспомнила все, что в свое время сказал ей Вильдман о Фредди. «Никогда не забывай, что Фредди жесток. Он не даст пощады. Безжалостно рассчитается с теми, кто ему мешает или чем-то не угодил. Будь осторожна, Ева, очень осторожна!» Ева словно слышала голос старшего официанта.
Фредди сидел у настольной лампы и не спускал с девушки взгляда, его глаза теперь не улыбались. Ледяные сосульки блестят так холодно, как блестели теперь глаза Фредди. Ева не решалась нарушить невыносимую тишину. На ее вынужденную улыбку Фредди не реагировал, и его ледяная сдержанность закрыла всякий путь к сближению.
— Садись сюда, — сухо приказал Фредди, указывая на кресло, стоявшее напротив него. Девушка послушно села.
— Сколько лет ты работаешь на американцев? — спросил Фредди.
— Три года.
— А когда твой жених стал агентом?
— Он был с ними связан с сорок пятого года… — Ева опустила голову. Она не способна была выдержать взгляд Фредди.
— Тебя привлек к работе твой жених?
— Да.
— Кто кроме него знает, что ты занимаешься шпионажем?
— Никто.
— Как случилось, что после ареста жениха ты осталась на свободе?
— На следствии он обо мне ничего не говорил, а доказательств не было…
— Понятно, — ответил Фредди. — Скажи — только смотри мне прямо в глаза — ты до сих пор любишь своего жениха?
— Люблю.
— Что бы ты сделала для его спасения?
— Все что угодно!
— Готова даже пожертвовать своей жизнью?
— Да. Моя жизнь все равно уже ничего не стоит, — тихо сказала девушка.
— Что ты имеешь в виду?
Ева пригладила назад волосы.
— Что? — она спрашивала скорее себя, чем его. — Я ясно вижу всю свою жизнь, свое будущее. У меня нет никаких желаний, никаких иллюзий.
— А эта штучка интересует тебя? — Фредди показал девушке маленькую коробочку.
Ева помолчала. Она размышляла, стоит ли ей со всей искренностью раскрывать свои мысли и чувства. Она понимала, что Фредди недаром расспрашивает ее: он, вероятно, что-то готовит. Со вчерашнего дня она была снова без наркотика, и отсутствие кокаина давало себя знать. Она снова чувствовала себя несчастной, беззащитной. Вдруг она поговорит с ним по душам? Все равно ей не избежать своей судьбы. А откровенной беседой может и поможет себе… А если она действительно хочет начать новую жизнь, если хочет порвать с грязью и бесчестием, что липкими щупальцами опутали ее, тогда рано или поздно надо сделать первый шаг, тогда она должна преодолеть страх и посмотреть прямо в эти жестокие глаза…
— Смотри, Фредди, кто я такая? Кем стала Ева Шони — дочь полковника Шони? Ты знаешь, какой была семья Шони? Не знаешь, ты не жил в Венгрии. — Она закурила. Сигарета, зажатая между ее длинными пальцами, едва дрожала. — Позволь мне выпить что-то. Без этого я не могу говорить, у меня не хватит смелости.
— Пей, — сказал Фредди. Ева встала, подошла к шкафу, взяла бутылку рома, который она больше всего любила, поставила вместе с двумя рюмками на стол и дрожащей рукой начала наливать. Без слов подняла свою рюмку, криво улыбнувшись, поднесла к Фредди, призывая его последовать ее примеру, и сама залпом выпила. Фредди чуть смочил губы.
— Видишь, какой я стала, — сказала девушка, поставив рюмку на стол. — В этом вся моя жизнь. Когда-то я бы умерла, если бы вдруг выпила столько рома. А теперь? — она тихо засмеялась. — А теперь могу выпить три рюмки подряд, и ничего! Пью, потому что не могу без этого, хотя и знаю, что каждая капля — это яд. Когда-то я принадлежала только своему жениху, а теперь вынуждена отдаваться кому угодно в любое время, если ты или кто-то другой прикажет. Я не хотела принадлежать ни Фери, ни тем, с кем мне довелось побывать по твоему приказу. И твоей не хотела быть. Ничьей! Я хотела принадлежать только своему жениху. И я долго верила, что будет именно так.
Ева снова закурила. Ее глаза блестели, слова шли словно из самого сердца; видно было, что все сказанное — глубоко пережитое.
— Я ненавидела коммунистов и ненавижу их и сейчас. Дочь полковника Шони не может относиться к ним благосклонно. Но я ненавижу и вас. Ненавижу потому, что вы жестокие и корыстолюбивые. Не думаю, чтобы коммунисты сделали со мной то, что вы. Скажи, зачем надо было вам довести меня до такого состояния? Вы сделали меня распутной, чтобы я стала игрушкой в ваших руках, чтобы вы могли вертеть мной, как вам захочется.