Федина беда

Сергеев Филимон Иванович

— Ты на кого учиться-то едешь? — полюбопытствовал Кирилла Михайлович.

Мишка смутился.

— Артистом хочу стать…

Бабоньки прыснули на все лады. А балалаечник кивнул одобрительно:

— Молодец!

В тридцатые годы наш брат крестьянин только мечтал об этом… Голодно было, лихо… Да и необычно как-то простому мужику консерватории да всякие там сценические школы кончать. А ныне! Эх вы, счастливчики пролетарские! Зависть меня гложет, глядя на вас… Ведь я-то всю жизнь артистом мечтал быть, а тут война, затем коллективизация, потом снова война… а теперь все… Земле век служил… — Кирилл Михайлович взял в руки балалайку, погладил ее, поспешно стал одеваться.

— Эх, и растормошил ты мою душу… Ну что ж, и хорошо это… Отважился артистом стать, значит, действуй! И посмелей будь…

Старик улыбался, но в глазах чувствовалась грусть.

— Вот она, матушка-Москва-то! — со вздохом и как-то нараспев громко произнес Кирилл Михайлович. — Давай-ка в честь приезда русскую плясовую рванем.

— Давайте…

— Растянул Мишка мехи трехрядки, шею вперед, как гусь перед полетом, вытянул, и понеслась русская плясовая из окон вагона на платформы вокзала, разливая свои зазывные звуки среди гулкого городского шума. А женщины тем временем подхватили Мишкины пожитки и вышли вместе с гармонистом да балалаечником на московский перрон.

Глянул Мишка по сторонам, и сердце его сжалось от ощущения, которого он еще никогда не испытывал. Всюду толпы людей, все мчатся куда-то, спешат, а над ними большие каменные дома и бесконечный монотонный гул. Сделал Мишка несколько шагов и разом ощутил, как заглатывает его какая-то неудержимая сила, оглушает и тянет, тянет в неистовый круговорот. И вдруг почувствовал гармонист, что голос его словно куда-то пропал, а сам он становится уже другим, совсем маленьким, обычным человеком, похожим на многих людей огромного города.