Федотка. Из романа "Поднятая целина"
Шрифт:
– Глаза у меня слезятся от ночных чтениев. На старости годов читаю и прохожу разное высшее образование, но держу себя в аккурате, а вот ты забывчив стал прямо по-стариковски…
– Чем же это я забывчив стал?
– Калитку дома позабыл закрыть, скотину пораспускаешь…
– Семен закроет, – рассеянно сказал Яков Лукич.
– Твою калитку Семен закрывать не будет…
Пораженный неприятной догадкой, Яков Лукич опустил глаза долу, ахнул и проворно заработал пальцами. В довершение всех бед и несчастий, свалившихся на него в это злополучное утро, уже
Нет, это было уже чересчур, и все творилось неспроста! Суеверный Яков Лукич был глубочайше убежден в том, что его караулит какое-то большое несчастье. Бледный, с трясущимися губами, вошел он в комнату Давыдова, сказал:
– Захворал я, товарищ Давыдов, отпустите меня нынче с работы. Кладовщик меня заменит.
– Ты что-то плохо выглядишь, Лукич, – сочувственно отозвался Давыдов. – Пойди отдохни. К фельдшеру сам зайдешь или прислать его к тебе на дом?
Яков Лукич безнадежно махнул рукой:
– Фельдшер мне не поможет, отлежусь сам…
Дома он велел закрыть ставни, разделся и лег на кровать, терпеливо ожидая шествующую где-то беду… «А все эта проклятая власть! – мысленно роптал он. – Ни днем, ни ночью нету от нее спокою! По ночам какие-то дурачьи сны снятся, каких сроду в старое время не видывал, днем одно лихо за другим вожжою тянется за тобой…
Не доживу я при этой власти положенного мне от бога сроку! Загнусь раньше времени!»
Однако тревожные ожидания Якова Лукича в этот день были напрасны: беда где-то задержалась и пришла к нему только через двое суток и с той стороны, откуда он меньше всего ожидал ее…
Перед сном Яков Лукич для храбрости выпил стакан водки, ночь проспал спокойно, без сновидений, а утром ободрился духом, с радостью подумал: «Пронесло!» День провел в обычной деловой суете, но на следующий день, в воскресенье, заметив перед ужином, что жена чем-то встревожена, спросил:
– Что-то ты, мать, вроде как не в себе? Аль корова захворала? Вчера и я тоже примечал за ней, будто она какая-то невеселая вернулась из табуна.
Хозяйка повернулась к сыну.
– Сема, выдь на-час, мне с отцом надо погутарить…
Причесывавшийся перед зеркалом Семен недовольно проговорил:
– Что это вы все какие-то секреты разводите? В горенке эти друзья отцовы – черт их навялил на нашу шею – день и ночь шепчутся, а тут – вы… Скоро от ваших секретов житья в доме не станет. Не дом, а женский монастырь: кругом одни шушуканья да шепотки…
– Ну, это не твоего телячьего ума дело! – вспылил Яков Лукич. – Сказано тебе – выйди, значит выйди! Больно уж ты что-то разговорчив стал… Смотри поджимай язык, а то его и прищемить недолго!
Семен вспыхнул, повернулся к отцу лицом, глухо сказал:
– А вы, папаня, тоже поменьше грозитесь! В семье у нас пужливых и маленьких нету. А то, ежели мы один другому грозить зачнем, как бы всем нам хуже не было…
Он вышел, хлопнув дверью.
– Вот и полюбуйся на своего сыночка! Каков герой оказался, сукин сын! –
Никогда не вступавшая в пререкания с ним жена сказала сдержанно:
– Да ведь как рассудить, Лукич, и нам эти твои жильцы-дармоеды не дюже в радость. Живем при них с такой оглядкой, аж тошно! Того и гляди, сделают у нас обыск хуторские власти, ну тогда пропали! Не жизня у нас, а трясучка, каждого шороха боишься, каждого стука. Не дай и не приведи господь никому такой жизни! И об тебе и об Семушке я вся душой изболелась. Дознаются про наших постояльцев, заберут их – да и вас прихватют. А тогда что мы, одни бабы, будем делать? По миру с сумкой ходить?
– Хватит! – прервал ее Яков Лукич. – Без вас с Семкой знаю, что делаю. Ты об чем хотела гутарить? Выкладывай!
Он плотно притворил обе двери, близко подсел к жене. Вначале он слушал ее, наружно не выказывая охватившей его тревоги, а под конец, уже не владея собой, вскочил с лавки, забегал по кухне, потерянно шепча:
– Пропали! Погубила родная мамаша! Голову сняла!
Немного успокоившись, он выпил подряд две большие кружки воды, в тяжком раздумье опустился на лавку.
– Что же будешь делать теперь, отец?
Яков Лукич не ответил на вопрос жены. Он его не слышал…
Из рассказа жены он узнал, что недавно приходили четыре старухи и настоятельно требовали, чтобы их провели к господам офицерам. Старухам не терпелось узнать, когда офицеры, с помощью приютившего их Якова Лукича и других гремяченских казаков, начнут восстание и свергнут безбожную Советскую власть. Тщетно жена Якова Лукича заверяла их, что никаких офицеров в доме не было и нет. В ответ на это горбатая и злая бабка Лощилина разгневанно сказала ей: «Молода ты мне, матушка, брехать! Твоя же родная свекровь говорила нам, что офицерья ишо с зимы проживают у вас в горнице. Знаем, что живут они, потаясь людей, но ведь мы же никому не скажем про них. Веди нас к старшему, какого Александром Анисимычем кличут!»
…Входя к Половцеву, Яков Лукич испытывал уже знакомый ему трепет. Он думал, что Половцев, услышав о случившемся, взбесится, даст волю кулакам, и ждал расправы, по-собачьи покорный и дрожащий. Но, когда он, сбиваясь и путаясь от волнения, однако ничего не утаив, рассказал все, что услышал от жены, Половцев только усмехнулся:
– Нечего сказать, хороши из вас конспираторы… Что ж, этого и надо было ожидать. Стало быть, подвела нас твоя мамаша, Лукич? Что же теперь будем делать, по-твоему?
– Уходить вам надо от меня, Александр Анисимович! – решительно сказал ободренный приемом Яков Лукич.
– Когда?
– Чем ни скорее, тем лучше. Раздумывать дюже некогда.
– Без тебя знаю. А куда?
– Не могу знать. А где же товарищ… Извиняйте, пожалуйста, за оговорку! Где же господин Вацлав Августович?
– Нет его. Будет ночью, и ты его встретишь завтра возле сада. Атаманчуков тоже на краю хутора живет? Вот там и перебуду считанные дни… Веди!
Они дошли крадучись, и, перед тем как расстаться, Половцев сказал Якову Лукичу: