Фельдшер Крапивин
Шрифт:
Озерков снова поднял руку, но за руку ему ухватился стоявший за ним мастеровой Шитов и удержал его.
— Я только тряхнуть его хотел хорошенько, — ухмыльнулся Озерков в свою кудрявую бороду, оглянувшись на Шитова.
— Помилосердуй, Николай Модестович, отдай приказ запасчику, — заговорил Шитов, слегка отстранив Озеркова рукой, чтоб быть ближе к Нагибину. — У меня жена брюхата, и я не хочу, чтоб она, как жена Сапегина, померла от вредного хлеба. Не станем мы эту муку брать и не станем.
— А, Шитов! — сказал Нагибин, взглянув на мастерового. — Ну, так еще раз говорю вам, что не будет другой муки, хоть с голоду подыхайте, подлецы, бунтовщики!
Общее недовольство и озлобление возрастало, все громче раздавались крики и ругательства по адресу Нагибина, все грознее становились угрозы мастеровых. Василий Иванович пробовал уговорить их, но его голос терялся, его слов не слушали. Река прорвала плотину, и было поздно останавливать ее.
— Ишь, ведь идол какой! — раздался вдруг громкий голос Озеркова. — Право, идол, да и только. Обойдемся мы, братцы, и без его приказа. Айда к амбарам все, силом заставим Архипова выдавать муку, вот покажем ему эту бумажонку и скажем, что это приказ, а читать не дадим.
Озерков, схватив со стола донесение Нагибина, замахал им по воздуху, приглашая всех выходить. Пошел Шитов, махнув безнадежно рукой на Нагибина, за ним пошли и все. Последним остался Василий Иванович.
— Выходи, выходи, Василий Иванович, нечего тебе тут делать, — говорил Озерков, подхватывая его под руку и выводя из двери. — Пусть этот идол проклятый сидит тут и строчит свои доносы, — прибавил он, запирая дверь торчавшим в замке ключом. — Ничего, пусть посидит, — прибавил он, усмехнувшись на протестующий жест Василия Ивановича, — умнее будет. А ты, друже мой, иди в больницу, я ведь оттуда в контору-то прибежал, и не знал даже, что тут деется.
— Зачем ты был в больнице? — спросил его Крапивин, медленно подвигаясь с ним вслед за выходившей толпой, гогочущей от удовольствия, что Нагибина заперли в конторе.
— Я сынишку своего туда стащил, помнишь, Васятку-то? Захворал, то же с ним, что и с девчонкой было. Сделай божескую милость, поводись ты с ним, жаль мальчонка, шустрый такой. Иди-ка с богом к своему делу, а мы тут лучше без тебя-то оборудуем.
Озерков кинулся догонять уходивших мастеровых.
— Ради бога, не делайте насилий, не ломайте замков, — кричал им вслед Василий Иванович. К нему подошел Назаров и, усмехнувшись, сказал:
— Чудак, сам бросил с горы камень да и кричишь ему: не катись! Пойдем-ка. — И, взяв его под руку, он быстро зашагал с ним к больнице.
— Не выпустить ли нам Нагибина? — в нерешительности остановился было Крапивин.
— Хуже будет, пожалуй, бока намнут ему мужики, обозлились очень, там целее будет, — сказал Назаров, и оба быстро пошли в больницу, предоставив событиям идти своим чередом.
X
Между тем толпа с шумом бежала к амбарам вместе с Озерковым, нагнавшим ее и все продолжавшим размахивать захваченной им четвертушкой бумаги. До сих пор у восставших не было вожака, шумели бабы и лишь изредка слышались мужские голоса в их среде. Теперь вожак явился и сразу стал проявлять свои организаторские способности. Многие из рабочих, имевшие было намерение разойтись по домам, присоединившись к толпе, предводительствуемой Озерковым, и, громко и возбужденно переговариваясь, шли к амбарам. Там уже сидел сходивший домой пообедать Архипов на своем табурете у стола и ждал, что бабы образумятся и станут брать муку. Галдящая, шумная толпа рабочих и женщин приближалась к амбарам. Впереди всех шел Озерков, размахивая бумагой.
«Неужто Нагибин уступил?» — подумал Петр Яковлевич, увидав бумажку в его руке.
— Вот тебе приказ, старая амбарная крыса, немедленно отпереть другой амбар и выдавать нам хорошую муку, — сказал ему подошедший Озерков, размахивая у него перед глазами бумагой. — Живо поворачивайся! Скоро стемнеет, а народу множество.
— Подай сюда бумагу, я должен ее прочитать, — сказал Архипов, — чего ею машешь?
— На, читай, — сказал Озерков и, подойдя к нему вплоть, сунул бумагу прямо в нос и, продержав немного, прибавил:- Ну, прочитал? Ступай теперь, отворяй!
Он быстро поднял Архипова за шиворот и вытолкнул из амбара. Удивленный и обозленный в высшей степени, Архипов принялся осыпать их всевозможной руганью. Но ругань его потеряла всю свою силу, встреченная такой же руганью со стороны мужиков, и сам Архипов, рядом с мощной фигурой Озеркова, не имел в себе ничего внушительного.
— Ну, живо, живо отпирай, чего еще разговариваешь? — закричал на него Озерков, приготовляясь снова встряхнуть его за шиворот.
Архипов отскочил.
— Не буду я отпирать, у меня и ключей нету здесь, сказано: берите из того, который отперт, — кричал Архипов, отбиваясь от баб, тащивших его к другому амбару.
— Ах ты, старый хрыч! Дохлая ты крыса! — выругался Озерков. — Ключей нету у него. Эй, бабы, бегите кто-нибудь к нему в дом за ключами. Спросите там у его дочери, она, верно, знает, где они лежат. Возьмите их и несите сюда.
Несколько женщин отделились и убежали за ключами.
— Да не здесь ли они у тебя, старый скряга, — сказал Озерков, заглядывая на полку над столом и шаря рукой около дверей по стене амбара. Но ключей тут не было. Между тем начинало смеркаться, и Озерков послал двоих из рабочих в заводскую сторожку за фонарями, которых всегда там имелось заправленных несколько штук. Вскоре женщины вернулись без ключей. Лиза не знает, где они, и не может их найти.
— И все мы искали и не могли найти, — оказали бабы.
— Куда ты их запрятал, старый черт? Говори, где ключи? — Озерков принялся так трясти Архипова за шиворот, что у него только зубы застучали.
— Не скажу, — прохрипел Архипов, отбиваясь.
— Не скажешь! Ах, ты… — и на Архипова посыпались всевозможные ругательства. Его толкали, дергали, совали ему кулаки в нос, но он упорно твердил: — Подайте бумагу, без записки я не отворю амбара.
— В пруд его, старого черта, тогда вспомнит, скажет, где ключи, как искупаем в холодной воде, — распорядился Озерков, и запасчика потащили к пруду.
— Эй, сними-ка вожжи и дай сюда! — крикнул Озерков одному из близ стоявших возчиков и, когда вожжи были поданы, побежал к пруду. Там, на плоту, устроенном для полосканья белья, стоял Архипов, удерживаемый сильными руками рабочих, и продолжал упорствовать и ругаться.
Озерков молча обвязал Архипова вожжами подмышки и крикнул ему в самое ухо:
— В последний спрашиваю, скажешь ли?
Тот молчал; но все-таки он начинал трусить, хотя и думал, что его только стращают и не посмеют сделать того, чем угрожают. Вода была холодная и темная, по утрам уже бывали заморозки, и у берегов виден был лед. Перспектива искупаться в воде была не из приятных.