Феликс и Незримый источник и другие истории
Шрифт:
– Феликс?
– Да, дядя.
Он с восторгом подкинул меня вверх и крепко обнял. Не привыкший к ласкам со стороны мужчин, я с удивлением обнаружил, что его теплое тело благоухает ванилью.
– Не думал я, что она больна до такой степени, – шепнул он, опустив меня на пол.
– Да, вот так…
– Но я вижу, она все-таки работает?
– Ей помогает мадам Симона, иначе была бы полная катастрофа.
И верно: вот уже неделя, как мадам Симона, потрясенная превращением Мамы в сомнамбулу, перестала разгуливать в поисках клиентов в Булонском лесу; теперь она сидела в кафе, принимала заказы, подавала напитки, получала плату
Дядюшка Бамба внимательно посмотрел на мадам Симону, снял шляпу, поклонился и поцеловал ей руку.
– Спасибо вам, дорогая мадам Симона! Большое спасибо от нашей семьи!
Потрясенная такой галантностью, мадам Симона пробормотала:
– О, не стоит, не стоит, это вполне естественно.
– Нет, стоит! Это говорит о вашем добром сердце. Вы – королева во всем, вы обладаете свойством соединять красоту ума с красотой тела и дарите ее всем нам. И мы ответим вам за это вечной благодарностью, мадам Симона! Не правда ли, Феликс?
Мадам Симона, которую, вообще-то, трудно было смутить, на сей раз совсем опешила.
А дядюшка Бамба обратился ко мне:
– Куда мне поставить свой багаж?
И он указал на четыре огромных чемодана, сваленных на тротуаре. Заметив мое изумление, он объяснил:
– Да-да, пришлось мне ехать налегке. С каждым годом я стараюсь брать с собой все меньше и меньше вещей.
– Но у нас очень тесно.
– Не беспокойся, Феликс, мы сейчас все устроим.
И верно: не прошло и часа, как он разложил свою одежду, головные уборы и обувь в моей комнатке, а чемоданы отнес в подвал. Затем указал на диванчик в гостиной, объявил, что будет спать на нем (да и где же еще было ему ночевать, разве что на циновке), и переоделся в костюм канареечного цвета, продолжая громко радоваться, что ему предстоит здесь жить.
В конце дня, пока Мама в энный раз драила туалет с помощью жавелевой воды, я познакомил его с завсегдатаями кафе. Они описали ему Мамино состояние, объяснили причину ее депрессии. Каждый из них рискнул прокомментировать эту историю:
– Общество множит и множит законы, чтобы политики могли убеждать простых граждан, как они заботятся о народе. В результате они ограничивают наши свободы и создают безвыходные ситуации – например, такую, в какую попала наша бедняжка Фату. Ужасная ситуация… ужасная…
– Кафкианская, – пискнул Робер Ларусс, уже добравшийся до буквы «К».
– Вот именно что кафеанская! – подхватил господин Софронидес, непременно желавший оставить за собой последнее слово.
Дядюшка Бамба всех выслушал, всех очаровал, рассыпался в любезностях перед мадемуазель Тран, господином Софронидесом и Робером Ларуссом, но главным образом уделял внимание мадам Симоне: не спуская с нее сияющих, как бриллианты, глаз, он расточал ей похвалы, целовал руки и всячески выражал свое восхищение ее достоинствами. Эти бурные комплименты смущали мадам Симону: дядюшка Бамба явно не замечал ее двойной сущности и флиртовал с ней как с женщиной. Вечером, когда все уже расходились, Бамба подошел к ней и спросил со своей лучезарной улыбкой:
– Мадам Симона, а как поживает месье Симон?
Та изумленно воззрилась на него:
– Месье Симон?
Она решила, что этим издевательским вопросом он дает ей понять, что разгадал ее тайну, и грозно нахмурилась. А дядюшка Бамба продолжал ворковать:
– Ну
Успокоенная мадам Симона залилась багровым румянцем, потупилась, не смея взглянуть на нас, и пробормотала:
– Но… месье Симона нет.
– Что вы говорите?!
– Он… он… умер.
– О, простите меня, мадам! Примите мои искренние соболезнования. И давно?
– Десять лет как… – наугад ляпнула мадам Симона и подавилась кашлем.
Дядюшка Бамба завладел ее рукой так мягко и бережно, словно прикоснулся к редкостному цветку.
– Ах, я сразу почувствовал, что в вашей душе таится какая-то печаль, что-то непостижимое, отличающее вас от всех других.
– Ну еще бы! – вскричала мадам Симона, наконец-то ее прорвало.
– Простите?
Она тут же овладела собой и добавила нежным голоском:
– Вы все верно поняли, дорогой мой.
Когда дядюшка Бамба вышел на улицу покурить, мадам Симона повернулась к нам и свирепо прошипела:
– Первому, кто скажет ему правду, я все волосы из носа повыдергаю!
– Ррро, – откликнулась мадемуазель Тран; похоже, это напомнило ей какой-то приятный вьетнамский обычай…
А в полночь дядюшка Бамба, сидя в нашем кухонном уголке, поставил свой диагноз: по его мнению, моя мать мертва и теперь нам следует ее воскресить. Побарабанив около часа по клавиатуре моего компьютера, он с торжествующим видом повернулся ко мне и радостно объявил:
– Ну вот, завтра мы едем на консультацию.
И назавтра, в районе полудня, мы прибыли втроем – Мама, дядюшка и я – на станцию метро «Барбес». Бамба – новичок в Париже – пришел в полный восторг от металлического грохота и тряски поезда, от мелькавших над вагоном стальных балок, а при виде высоких железных решеток на станции вскричал: «Ага, вот она, значит, где – Эйфелева башня!» На эскалаторе индусы совали нам какие-то проспекты, на выходе африканцы навязывали другие; их отталкивали арабы, эти предлагали купить золотые цепочки. Вокруг нас кишела, теснилась, спешила куда-то пестрая, суетливая толпа. Зеваки расхаживали не только по тротуарам, но и по мостовой, что удивило меня – но не дядю. Наконец мы выбрались из давки в узкий проулок, и дядя указал на жилой дом, такой ветхий и кособокий, что в него страшновато было входить. Мы поднялись по обшарпанной деревянной лестнице, покрытой протертым до дыр линолеумом, имитирующим древесину; добравшись до четвертого этажа, где воняло пригоревшим рагу, дядя нажал на грязную кнопку звонка.
Дверь отворил мужчина довольно мрачного вида, в бубу – традиционном африканском одеянии.
– Профессор Кутубу? – спросил дядюшка.
Мужчина еле заметно кивнул. Дядя представился:
– Мое имя Бамба. Я записался на прием по интернету.
Профессор скривил темно-синие губы, враждебно оглядел нас и, неохотно посторонившись, пропустил в квартиру.
– Ждите там, – бросил он, указав на комнатку рядом с тесной прихожей. Трое маленьких детей – явно хозяйских, алжирка в чадре, сидящая в скованной позе посетительницы, и европеец с аккуратно подстриженной бородкой, одетый как банкир, смотрели телевизор. Все пятеро молча пялились на экран, где какие-то придурки в тату и телки в шортах, говорившие с марсельским акцентом, осуществляли «свою американскую мечту» в Лос-Анджелесе.