Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
— Вот этого сказать не могу. Фамилии их назову, а где они — кто знает... Может, у вас в каталажке.
— Но вы назовите все же их фамилии, — попросил Дзержинский. — Мы попытаемся их разыскать.
— Извольте... — Борисов назвал несколько фамилий. — Все это молодежь, и очень способная.
Феликс Эдмундович вышел в аппаратную, рядом с кабинетом, и снова вызвал ЧК. Вернувшись, сказал:
— Ваши инженеры скоро будут здесь. Они живы, здоровы и сидят у себя дома.
— Ну, ну! — неопределенно проговорил инженер. — Что же вы от меня-то хотите?
— Вас мы назначим заместителем народного комиссара путей сообщения. Будете работать с Дзержинским. Надо пустить как следует все дороги. Война кончается...
— Меня? — удивленно протянул Борисов. — А с какой дороги вы хотите начать? — тут же деловито осведомился он.
— С Октябрьской.
— Не знаю такой!
— Николаевская, — сказал Дзержинский.
— Это правильно, — согласился Борисов. — А потом надо взяться за Рязанскую и Северную...
— Вот и порешили! — довольный состоявшимся разговором, сказал Ленин. — Чем мы должны помочь вам прежде всего?
— Это вы всерьез? — недоверчиво спросил Борисов. — Прежде всего отыскать бы мой вагончик... У меня на Николаевской дороге всегда стоял вагон-лаборатория с приборами для проверки состояния путей.
— Примем все меры, — сказал Дзержинский. — Что еще?
— Еще необходимо предоставить мне право вызывать к себе подчиненных и требовать от них выполнения моих распоряжений. И чтобы я мог заменять неподходящих людей, не знающих своего дела.
— Разумеется.
Обо всем было договорено, и инженер Борисов со своими помощниками через несколько дней уехал на ревизию Октябрьской железной дороги.
Феликс Дзержинский в своих устремлениях оставался все таким же, каким был и десять, и двадцать лет назад: сбывалась мечта его жизни — мечта о счастье. С таким же накалом, как в революционном подполье, как на любом участке вооруженной защиты республики, Дзержинский работал сейчас в области экономики, техники, оставаясь бессменным председателем Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.
По-прежнему он оставался «революционером и только». Но стране прежде всего нужен был хлеб, чтобы накормить миллионы людей, чтобы обрести политическую, экономическую независимость в окружавшем Советскую республику капиталистическом мире.
Голод, вызванный тяжелым недородом в Поволжье, все еще продолжался. Пайки, и без того крохотные, приходилось урезать и урезать. А контрреволюция, разгромленная на полях гражданской войны, искала новых путей для свержения Советской власти. Борьба с голодом стала первейшей заботой правительства. Вся надежда была на Сибирь. Там на станциях скопилось много хлеба, но не хватало ни вагонов, ни паровозов, чтобы доставить хлеб в промышленные центры.
В январе двадцать второго года Дзержинский выехал в Сибирь во главе правительственной комиссии, облеченной большими полномочиями. Запасы хлеба тогда измерялись в пудах, так же как хлебные пайки мерились восьмушкой фунта. Был голод.
Перед отъездом в Сибирь Феликс Эдмундович получил письмо от старой знакомой по подполью Семковской. Он сразу же ответил ей, несмотря на невероятную занятость. Ответил несколькими примечательными строками:
«Пишу это короткое послание, вспоминая отрывочные мечты наши и варшавские разговоры, утверждая, что я ни на миг не сходил с пути нашего, ведущего к всеобщей радости жизни. И сам я не вижу разницы между Юзефом и Дзержинским — кроме, разве, разницы в возрасте и связанной с этим усталости от собственной жизни.
Феликс Дзержинский, в прошлом Юзеф».
Он оставался все тем же — в том, что с готовностью брался за гигантские дела, под стать великанам, и в том, что оставался нетерпимым ко всему, что не соответствовало его представлениям о качествах коммуниста.
Сибирскую экспедицию за хлебом Дзержинский называл походом современных аргонавтов. И в самом деле, хлеб был тем же золотым руном: он должен был спасти республику.
Дзержинский писал жене, делясь с ней сокровенными мыслями:
«Здесь работы очень много, и идет она с большим трудом. Она не дает тех результатов, которых мы ожидали и к которым я стремлюсь. Чувствую, что там, в Москве, не могут быть нами довольны. Но работа здесь была так запущена, что для того, чтобы наладить все, нужно более продолжительное время, а Республика ожидать так долго не может. Итак, работаем мрачные, напрягая все силы, чтобы устоять и чтобы преодолеть все новые трудности».
Феликс Эдмундович писал эти строки через две недели после отъезда из Москвы — срок слишком короткий, чтобы появились реальные результаты работы комиссии. Но велико было нетерпение Дзержинского, и очень уж нужен был хлеб республике.
Еще через две недели, в другом письме, Дзержинский снова возвращался к этому волнующему его вопросу:
«Адский, сизифов труд. Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Республики. Сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это наше спасение и наша опора в Генуе».
Упоминая о Генуе, Феликс Эдмундович подразумевал Генуэзскую конференцию, которая вот-вот должна была состояться, — первая международная конференция с участием Советской России. Сибирский хлеб должен был укрепить позиции советской делегации в переговорах с недавними интервентами. Это отлично понимал Дзержинский.
В конце письма Феликс Эдмундович сделал приписку:
«Сегодня Герсон (секретарь Дзержинского) в большой тайне от меня, по поручению Ленина, спрашивал Беленького о состоянии моего здоровья... Несомненно, что моя работа здесь не благоприятствует здоровью. В зеркале вижу злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. Но если бы меня отозвали раньше, чем я сам мог бы сказать себе, что моя миссия в значительной степени выполнена, я думаю, что мое здоровье ухудшилось бы. Меня должны отозвать лишь в том случае, если оценивают мое пребывание здесь как отрицательное или бесполезное, если хотят меня осудить как наркомпути, который является ответственным за то, что не знал, в каком состоянии находится его хозяйство...»
«Среди моих товарищей и сотрудников заметно желание вернуться поскорее. Их измучила непрерывная работа и оторванность от семей. Я должен был обратиться к ним с напоминанием, что Москва ожидает не нас, а хлеб от нас».
И хлеб пошел! В начале марта двадцать второго года экспедиция «аргонавтов» вернулась в Москву. Задание Ленина было выполнено. Для посланцев Советской России на Генуэзской конференции сибирский хлеб имел очень большое значение. Успех «аргонавтов» позволил делегации вести себя так, как этого требовал престиж независимого государства.