Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
— Вот на этом варианте и остановимся, — сказал Феликс.
Он поднялся из-за стола, оставив недопитый чай, и ушел.
А через полчаса ввалились жандармы и несколько штатских. Они торопливо осматривали комнаты, и прежде всего прихожую, чтобы удостовериться по одежде — нет ли тут посторонних. Ушли озлобленные, оставив в квартире полицейскую засаду.
Жандармский подполковник рвал и метал, когда узнал, что у него из-под рук ушел Дзержинский... Он специально давно уже распорядился поставить филера для наблюдения за квартирой тестя подпольщика — Мушката. Рано или поздно Дзержинский сюда придет, тем более, что старик занимается судьбой его сына. И вот тебе на — пока филер дошел до охранки на Театральной
О происшедшем Сигизмунд Генрихович сразу написал Феликсу на имя Карловича в Ягеллонский университет. Феликс понял, что охранка следит за каждым его шагом.
И тем не менее Дзержинский настаивал на своем отъезде в Польшу для нелегальной работы. Он писал в Главное правление Тышке:
«Не возражайте против этого, ибо я должен либо быть весь в огне и подходящей для меня работе, либо меня свезут... на кладбище. Дело со мной обстоит хуже, чем Вы полагаете, и Ваша политика не пускать меня в страну, лишать меня возможности делать то, что мне приказывает не только мой партийный разум, но и все мое существо, кончится тем, что я бесславно погибну для дела. Польза для партии от этого будет невелика».
В марте Главное правление удовлетворило наконец просьбу Дзержинского — разрешило ему выехать в Польшу. Перед отъездом он написал товарищам большое письмо, просил опубликовать его в печати, если с ним что-то случится. А случиться могло только одно — арест, за которым последует каторга или ссылка.
Письмо Юзефа звучало как завещание революционера-большевика, уходящего на опасную работу. Он написал:
«...Я еду в страну вопреки настойчивому желанию Главного правления, чтобы в связи с состоянием дел в варшавской организации и несомненным фактом проникновения в нее и хозяйничанья провокации я отказался от своего намерения. Я еду, несмотря на то, что на меня в Варшаве охранка, хорошо осведомленная о моем прибытии, постоянно устраивает охоту, как это имело место в январе, когда только благодаря случайности мне удалось уйти от рук полиции и не попасть в западню. И у меня есть основание предполагать, что теперь охота на меня начнется с удвоенным рвением. Но я думаю, что если вообще может быть оздоровлена варшавская организация и сохранена от разлагающего влияния... дезорганизаторов, то успешнее всего мог бы это сделать я при моем знании местных условий и людей.
К сожалению, я более чем уверен, что из этой поездки я не вернусь. Будучи уже «лишенным прав» и имея приговор поселения, мне полагается сейчас за один только побег с поселения получить каторгу. Возможно, я покидаю вас на долгие годы. Я не хочу зря погибать... Я должен выполнить то, что считаю своей обязанностью, так мне велит моя партийная совесть. Из последних 14 лет моей жизни 6 я провел в тюрьме и 1 год в ссылках. Я не буду жалеть, если сейчас придется идти на каторгу, в том случае, если это поможет отторгнуть от партии чуждые элементы, которые примазались к ней во время подъема революционной волны и в настоящее время являются ее паразитами, а также и те слабые элементы, которые до основания разложил тяжелый период контрреволюции... Эта позорная оппозиция стала для партии вредной лишь из-за внутренней болезни, которая в настоящее время изнутри взрывает варшавскую организацию. Я имею в виду провокацию. Это только она подготовила подходящую почву, настолько ослабила организацию, ее дисциплину и внутренние связи, что даже бессмысленное интриганство и личные нападки нескольких смутьянов сумели парализовать политическую жизнь варшавской организации».
Дзержинский был еще в Кракове, когда в феврале, за месяц до того как отправиться в ссылку, Зося отняла от груди ребенка и отправила Ясика к пани Савицкой. Но первые же дни жизни мальчика у чужих людей вызвали новые треволнения. В поисках детей для своего пансиона пани Савицкая целыми днями разъезжала по городу, доверив принятых детей неопытной, да и не вполне добросовестной няне. Ясика накормили кашей, которой он до того никогда не ел, и ребенок снова тяжело заболел. Доктор Корчак сам приехал в детский пансион, осмотрел ребенка и пришел к выводу, что ему необходимо грудное молоко. В восемь месяцев вес Ясика был немногим больше веса новорожденного ребенка. И снова начались бессонные ночи, страдания матери за своего первенца.
А в конце марта этап ссыльных отправили в Сибирь. Зосю везли по тому же пути, которым несколько лет назад следовал ссыльный Феликс Дзержинский, — через Москву, Самару, Челябинск, Иркутск, а дальше по Лене до Орлинги. Туда добрались только через три месяца.
Сибирское лето было в разгаре. Письма от Феликса не приходили. Но вскоре после приезда Зося получила от отца странную книгу — старую, потертую, в потрепанном переплете. Она называлась «Сила» и принадлежала перу малоизвестного писателя Адама. Поначалу Зося не поняла, почему отец прислал ей именно эту книгу, но через некоторое время пришло письмо от Феликса, совсем короткое. В нем он писал:
«Зося, моя дорогая! Прочла ли ты «Силу»? Стоит внимательнее прочесть, так как в этой книге много бодрящих мыслей, придающих настоящую силу. Крепко тебя обнимаю. Ф.»
Так вот в чем дело! В книге спрятано то, о чем предупреждал Феликс — давно, еще в Кракове. Паспорт! То, что необходимо для побега...
Но Зося не стала извлекать его из переплета книги. В Орлинге, как и повсюду в сибирской ссылке, обыски поселенцев были обычным явлением. Не следовало рисковать. Стремясь отвлечь внимание жандармских властей, Зося делала вид, будто смирилась со своей судьбой. В письме к отцу написала, чтобы ей прислали сына, по которому она очень скучает. Как бы между делом сообщила, что книжку получила и просит побыстрее выслать комментарии к ней (то есть деньги для побега). А деньги были уже в пути.
В конце августа она получила их и тут же начала деятельно готовиться к побегу.
Через день или два в Орлинге с низовья ждали парохода, последнего перед ледоставом. Пароход пришел, но оказалось, что на нем плывет урядник, которому поручен надзор за ссыльными. Он хорошо знал Софью Дзержинскую. Вариант с пароходом отпал.
Пароход ушел. Однако выяснилось, что следом из Орлинги идет в верховья почтовая лодка. Оказалась там и попутчица. Стоимость дороги сократилась наполовину.
Почтовую лодку тянули на буксире две лошади, которые шли по берегу. Двигались они медленно, но все же через несколько суток достигли Жигалова.
Дальше на перекладных ехали до Иркутска. Потом был жесткий плацкартный вагон, верхняя полка, дорога далекая, но с каждой верстой приближающая к встрече...
В Москве с Казанского вокзала Зося перебралась на Александровский и в тот же вечер уехала в Люблин. Из Москвы она дала телеграмму отцу в Клецк, куда он переселился, забрав Ясика из пансиона пани Савицкой. Помня советы Феликса, Софья не поехала ни в Варшаву, ни в Клецк: жандармы прежде всего стали бы искать ее у родных. В Зосиной телеграмме было всего несколько слов: «Выезжай немедленно в Люблин. Зофья». И отец все понял.
Из Клецка он приехал на лошадях в Несвиж, дождался поезда на Люблин. Это был тот самый поезд, в котором ехала Зося. Наступила ночь, теплая, звездная. Зося стояла у опущенного окна и вдруг увидела отца. Узнала его в свете тусклого фонаря, что горел на перроне. Он садился в соседний вагон. Подавив в себе порыв броситься к отцу, Зося следила, как отец подает свой билет проводнику, как поднимается по ступеням вагона.
Она стала терпеливо ждать. Глубокой ночью перешла в соседний вагон, нашла спящего отца и тихо погладила его руку...