ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F?licia, ou Mes Fredaines, 1772)
Шрифт:
— Дайте мне отсмеяться, милый д'Эглемон! — попросила я очаровательного безумца, чье совершенное тело слишком давило на мою грудь. — Я больше не могу: «Солнце хмурится», «Время останавливается, как только Хлоя начинает говорить». Это слишком экстравагантно… Но чего ты хочешь добиться? Нет-нет! Ты разочарован? Что же, твои мучения продлятся до тех пор, пока ты не закончишь свое повествование, а потом… увидим. Будь разумным мальчиком и продолжай.
— Ты и сама могла уже догадаться, что я воспользовался первым приглашением, чтобы подбежать к ее кровати, шепча:
— Что я слышу? Она уже лежит под этим пологом из жимолости: звуки ее мелодичного голоса поразили мой слух!.. Ах, дорогая супруга!.. Это ты!.. Да, это действительно она… Увы… после столь долгой разлуки… твои руки отталкивают дорогого супруга!.. О, любовь! О, брак! Осветите яркими факелами глаза
Возможно, Элеоноре хватило ума понять, какую выгоду она может извлечь из такого лунатика, или бешеный темперамент не позволил ей отказаться от предоставившегося случая, но она не сделала ни малейшей попытки помешать мне разделить с ней ложе. Она, конечно, не могла обознаться и принять меня за Сен-Жана: слишком хорошо она знала его голос. Я же своего не менял и действовал как истинный джентльмен: в постели, желая убедиться в полном согласии дамы, я лег на бок спиной к ней, как будто собирался спать. Несколько минут спустя я изобразил похрапывание. Вскоре Элеонор встала, и я почувствовал напряжение, даже страх, предположив, что она может позвать на помощь, но девушка, осторожная, как все дочери Евы, противница любой гласности, хотела просто запереть дверь на засов. Приняв все меры предосторожности, она снова легла, а я решил добавить новый штрих к картине моего безумия и произнес нараспев:
— Не бойся, божественная Хлоя! Как бы ни была хороша несравненная Элеонора, ничто не победит в Моем сердце твой обожаемый образ; напрасно эта величественная принцесса соперничает с Минервой [15] и Дианой, [16] ты одна воистину бесценна… Ты удивлена румянцем стыда на моих щеках, божественная Хлоя? Прости, я виноват… Но что я говорю? Все в прошлом. Твои дивные чары разрушили минутную иллюзию… Позволь мне только повторить последний раз, что, не будь я любовником и супругом Хлои, смог бы жить только ради Элеоноры.
15
Минерва — римская богиня искусств и талантов, покровительница ремесел; отождествлялась с Афиной.
16
Диана — римская богиня-охотница, соответствует греческой Артемиде.
После небольшой паузы — она была необходима нам обоим для того, чтобы отсмеяться, — шевалье рассказал еще, что дважды вознаградил себя за пропетые дифирамбы и что Элеонора весьма умело исполнила роль Хлои. Потом он снова притворился сомнамбулой, и Элеонора деликатно подвела его к двери, чтобы выдворить из спальни. Именно в тот момент там и оказалась Тереза. Шевалье, из чистого баловства, снова затянул свои странные монологи, стоя на пороге и ставя «божественную Хлою» в ужасно затруднительное положение. Тереза воспользовалась благоприятным моментом, чтобы проскользнуть в комнату и положить штаны месье Каффардо на кресло рядом с кроватью, потом, оставив шевалье ломать комедию дальше, она пошла ко мне; к счастью, когда она вернулась к комнате Элеоноры, наш лунатик еще был там. Почувствовав, как чья-то женская рука в темноте тащит его за собой, он послушался, и горничная привела его в мою спальню, а сама деликатно осталась за дверью (она прекрасно знала расположение комнат в доме и наверняка нашла, где дождаться утра).
Глава XI. Утренние серенады. Печальное пробуждение Элеоноры
Читателю наверняка не терпится узнать, что же сталось со штанами Каффардо, так вероломно подброшенными в комнату ни в чем неповинной Элеоноры… Чтобы не тратить зря время, опущу детали происходившего между мной и сомнамбулой.
Итак, мы решили, что необходимо аккуратно привлечь внимание как можно большего числа народа к покоям красавицы еще до рассвета. При открытых ставнях, под ярким светом солнца, красные штаны должны были произвести изумительный эффект на зрителей. Мы разбудили господина председателя и предложили ему приятно удивить дам маленькими серенадами у дверей их спален. Шевалье должен был играть на скрипке, а председатель — на бас-виоле. Галантный старец не мог отказаться от замечательной идеи романтического пробуждения.
На заре д'Эглемон отправился к нашему хозяину со скрипкой под мышкой; грустную бас-виолу извлекли из запылившегося футляра: они прорепетировали несколько устаревших водевилей, и мы отправились в путь. Первой была вознаграждена Сильвина — ей сыграли форлан, гавот и две куранты, под сурдинку, из уважения к сну грозной председательши, находившейся в соседней спальне. Потом музыканты и вставшая Сильвина подошли к моей двери. Я ждала их и не позволила играть слишком долго, потом мы с Ламбером присоединились к банде, он ведь посредственно играл на флейте и мог сойти за музыканта. Вскоре за нами шел весь дом, за исключением госпожи председательши, Элеоноры и Каффардо. Одним словом, к дверям спальни, где обреталась нежная любовница Сен-Жана, божественная Хлоя, подошла большая компания.
Стараясь не шуметь, музыканты расположились полукругом и начали со знаменитой «Песни дикарей» композитора Рамо. К счастью, я знала убаюкивающие слова этой канцоны, способные упокоить Элеонору, но никак не развеселить ее. Честный председатель, обожавший Жана-Филиппа Рамо, музыку которого мы исполняли, был единственным, кто испытывал подлинное вдохновение: его виола издавала душераздирающие звуки. Как только отзвучала последняя нота, шевалье изо всех сил затянул «Мирные леса», причем благородный отец подпевал ему. Что до меня — я продолжала петь мои бурлескные слова, а Ламбер изо всех сил дудел на флейте. Все вместе составляло ужасающую мешанину звуков, которая весьма бы меня развлекла, не предвкушай я еще более забавного спектакля.
Сам председатель подбежал к окну и распахнул ставни. При виде красных штанов на кресле поющие мгновенно умолкли; мы с шевалье разыграли изумление, я отвернулась, д'Эглемон закашлялся, Сильвина казалась совершенно пораженной, как и Ламбер, и остальные участники действа. Лицо председателя невозможно было описать: он перешел от внезапной радости — несколько безумной для его возраста — к ужасному гневу. Элеонора наконец-то взглянула на предмет всеобщего внимания. Ее смущение трудно вообразить. Мы поспешили пробраться через толпу любопытных зрителей — тут же притаилась вероломная Тереза, делавшая вид, что не имеет никакого отношения к случившемуся. Шевалье увел полумертвого председателя, закрыл дверь на ключ и положил его в карман, чтобы помешать разозленному отцу вернуться и наказать виновную дочь. Штаны остались висеть на кресле, а их хозяин испытывал страдания не менее жестокие, чем Элеонора, которую этот трофей распутства публично скомпрометировал.
Глава XII. Шевалье проявляет ум и милосердие
У проказника д'Эглемона было доброе сердце. Он не мог безучастно смотреть на отчаяние нашего хозяина и придумал план, как исправить зло, причиненное нашей грубой шуткой.
— Не расстраивайтесь, месье, — сказал он председателю, — я усматриваю в случившемся чьи-то плутни и готов поклясться, что ваша дочь совершенно невинна, несмотря на компрометирующие ее добродетель доказательства. Оставляя в стороне тот факт, что все должны априори уважать честную девушку, воспитанную отцом и матерью в строгости, я считаю, что оставленные в спальне мадемуазель Элеоноры штаны — свидетельство коварного предательства. Ни один даже самый счастливый мужчина никогда не оставит в спальне любимой женщины такой важный предмет собственного туалета. Если вы дадите мне ваше разрешение, месье, я берусь раскрыть сие гнусное преступление. Позвольте мне поговорить одну минуту с мадемуазель Элеонорой наедине… впрочем, нет, будьте и вы свидетелем нашей беседы. Скоро вы успокоитесь и будете отомщены.
Я знала, что шевалье не способен нас скомпрометировать, и все-таки была удивлена его дерзостью, не понимая, как он осмелился вмешаться в дело, виновником которого сам же и являлся. Однако этот человек, поставив перед собой задачу, всегда ее решал, как бы трудна она ни была.
Председатель, Элеонора, Каффардо и шевалье выясняли отношения без свидетелей, но вот отчет, который он дал нам о разговоре в карете, когда мы наконец уехали от этого престранного семейства.
«Мы вернулись, благородный отец и я, к несчастной Элеоноре, и нашли ее в слезах.