Ферсман
Шрифт:
Ферсман не задумывался над тем, почему «старым зубрам» так трудно было справиться с ним и другими возмутителями «академического» спокойствия. А происходило это потому, что объективно стремления Ферсмана, его учеников и соратников отвечали требованиям эпохи и жизнь поддерживала их.
Взаимодействие, взаимопроникновение разъединенных некогда наук уже в эти первые годы существования советской власти рисовались не отвлеченным пожеланием, не предсказанием лишь, которое требовало огромной смелости мысли от Энгельса в те годы, когда он работал над набросками к «Диалектике природы». Они начинали воплощаться в жизнь при полной поддержке Коммунистической партии, преломляясь в виде новой, нигде и никогда не виданной «дружбы
Наука, которой служил Ферсман, выдвигалась в авангард социалистического наступления на косные силы природы. Именно поэтому шла в науку молодежь, выдвинувшаяся из недр народных. Она жила ощущением ближайших целей науки, конкретной борьбы с природой и покорения ее. Горячее, трепещущее пламя идей грядущей социалистической перестройки страны озаряло путь молодежи. Молодые географы и минералоги не ждали налаживания средств сообщения, богатого оснащения экспедиционных отрядов. Они рвались в путешествия, во время которых питались черникой и грибами, учились смотреть, наблюдать, обобщать, учились, учились, учились во имя настоящего, во имя будущего.
Без нее, без этой молодежи и без ее одухотворенности задачами, поставленными революцией, кружок Ферсмана постепенно перерос бы в маленькую солидную школу, но никогда не смог бы превратиться в ядро массового похода в минералогию и геохимию, начавшегося в двадцатых годах в Петрограде. В этом движении смешались все масштабы времени. Для новых сотрудников, в 1923 году приходивших в научные институты из вузов, их товарищи, окончившие те же факультеты в 1919 году, были уже солидными учеными, которые, казалось, превзошли все, так как они работали в науке уже четыре года. Были лаборатории, где по возрасту «поколения» руководителей и руководимых разнились одним годом, соответственно выпускам вузов. Наука обогащалась новыми большими достижениями.
Ферсман, писал о «завоевании времени», но чем, как не успехами новой, советской науки, была подсказана самая, эта мысль! Виталий Григорьевич Хлопин, основавший вместе с Вернадским Радиевый институт, за короткий срок успел осуществить интереснейшие исследования колец, ореолов или «глазков», образованных в горных породах в результате естественного распада радиоактивных элементов уранового или торцевого ядра, этих естественных геологических «часов».
Это было начало новой науки — радиохимии, которая в союзе с ядерной физикой создала изумительные успех» в познании строения вещества и методов его превращения, вылившиеся в наши дни в столь грандиозные завоевания экспериментальной техники, как искусственное создание элементов, не существующих в природе. Первые успехи радиохимии на отечественной почве, внушавшие веру в преобразование одного элемента в другой и в перспективу использования грандиозных запасов внутриядерной энергии, волновали Ферсмана «Эта мысль — не фантазия, — писал он, — а реальная возможность будущего… Уже видится победа новых алхимиков и превращение химических элементов больше не мечта средневековых затворников не мечта и фантазия поэта, а надвигающаяся научная действительность». Ферсман не мог еще предвидеть в то время, что именно геохимии с ее тонкими методами изучения химической структуры минералов удастся впоследствии сыграть особенно важную роль в отыскании и разработке методов извлечения сырья для новой «ядерной химии».
На первых порах ему самому не хватало еще теплоты, кровной заинтересованности, любовного хозяйского чувства к росткам новой жизни, которые с такой могучей силой вздымались вокруг. Он еще не очень ясно понимал в то время, что идея «дружбы наук», которая была близка ему как ученому, работавшему на «стыке» ранее разобщенных научных дисциплин, получала мощное подкрепление в самой практике социалистического хозяйства.
Ферсману,
IX. ГОРЫ И КАМНИ ПОЛУЧАЮТ ИМЯ
«За советских геологов была и сама природа, недоступная для слабых и отзывчивая для смелых, скупая для равнодушных и несказанно щедрая для пытливых, для настойчивых».
В середине июля 1922 года маленький изыскательский отряд снова выехал из Петрограда в «специальном вагоне», как иронически называли участники экспедиции теплушку, предоставленную в их распоряжение Мурманской железной дорогой.
К тем скромным средствам, которыми мог снабдить экспедицию Колонизационный отдел дороги, Научно-технический отдел Высшего Совета Народного Хозяйства добавил куль муки и шесть пар настоящих кожаных сапог.
Два дня теплушка волочилась в товарном составе. На третьи сутки перед путешественниками открылась чарующая панорама Белого моря с Кандалакшской бухтой, а потом — бурная Нива в крутых каменистых берегах. Поезд медленно взбирался на холмистую равнину Кольского полуострова. Вскоре вдали показались окутанные туманом снежные очертания Хибинских гор, охраняемых зимой буранами, летом — непроходимыми болотами.
Рано утром экспедиционное имущество было выгружено невдалеке от станции Имандра — на западных склонах гор, полого спускающихся кберегу живописного озера.
Шесть счастливчиков (по жребию) надели настоящие кожаные сапоги, остальные обмотали ботинки кусками мешковины.
«Мы не можем, или, вернее говоря, не хотим терять времени, — записывал Ферсман в своем путевом дневнике, — в ту же ночь — в первую солнечную полярную ночь — мы должны выступить в горы, скорее начать своеобразную скитальческую жизнь среди северной природы, ее опасностей и ее «красот!»
План экспедиции был заранее продуман до мельчайших деталей. На планшетах карт были отмечены дороги и базы. Первой задачей экспедиции было проникнуть в долину Кукисвум через длинный хребет, который окаймляет ее с запада.
Два часа ночи… Путники, плотно закрыв головы сетками, окруженные роем комаров и мошкары, этим бичом Лапландии, отправились в путь. Было совершенно светло. Красные лучи играли на безжизненных скалистых вершинах.
…Один за другим следовали жаркие, совершенно южные дни.
В поисках проходимых дорог участники экспедиции побывали на голых вершинах пологих плато, покрытых мелким щебнем, пробирались сквозь облака стелющегося тумана, спускались в глухие суровые долины. Сигналами для сбора всех партий, измученных зноем, комарами и обрывистыми спусками, служили костры. Пускали длинные полосы дыма, расстилавшегося по долине, или раздували зарево красного пламени.
«Опыт прошлого, — рассказывал Ферсман, — научил нас работать в большой и суровой дисциплине. Все обязанности и работа каждого дня назначались специальными «приказами», и иногда в сложных перипетиях странствований несколько недель такие диспозиции составлялись на большие сроки. Их исполнение было нравственною обязанностью каждого, ибо от этого зависело часто благополучие целого отряда. И надо сказать, что в сознании жизненной ответственности диспозиции исполнялись идеально, и как бы ни разыгралась непогода, но в условленный день «приказы» всегда выполнялись в условленном месте. Это вносило большую стройность в работу, но требовало часто огромного напряжения, даже самопожертвования, когда под пронизывающим дождем, при ветре, заставляющем держаться за камни, нужно было какой-либо группе пронести продовольствие через высокие хребты и через вздувшиеся от непогоды реки…»