Философия как духовное делание (сборник)
Шрифт:
Трудность проникнуть в обман общения едва ли была бы преодолимой, если бы на помощь все познающей, все проверяющей сомнением и анализом силе души не присоединялось бы нечто другое, с самого начала независимое от ее произвола. Это – неравенство между отдельными душевными организациями или превосходство одной души над другою. Качественное различие между переживаниями людей существует с самых ранних дней их жизни, хотя они сами и другие обыкновенно плохо замечают это различие: они сами – потому, что юное сознание большею частью направлено на ино-бытие и гораздо реже сосредоточивается на себе; другие потому, что в отношениях людей в большинстве случаев, а в семье почти всегда, жизнь направляется потребностями и симпатиями рода, которые делают людей слепыми к тонким индивидуальным граням. Неясно выраженные сначала, качественные превосходства испытаний души,
Процесс этого отмежевания может идти очень медленно и неуловимо, скрываясь за общностью внешних культурных форм, нивелирующих уровень взаимодействия. Новое содержание, творимое в душе, следуя общему закону бережливости в трате силы, пытается приспособиться к привычным способам выражения и лишь в редких случаях полной невозможности приспособления создает себе особую жизненную форму. Последствием этого является то, что за одинаковыми словами и деяниями нередко скрываются резко различные идеи и настроения, и глубокие расселины раздвигают души людей, таясь за порослью общего быта.
Духовная обособленность, утверждающаяся на духовном преимуществе, как только она испытывается с достаточной определенностью и силой, неизбежно разрушает иллюзию подлинного общения и понимания. Одинокая душа, раз осознавшая внутреннюю разность внешне подобных форм общения, перестает слышать созвучные отклики в ино-бытии и сама умолкает; ино-бытие или расплывается в пустыню, говорящую лишь своей тишиной, или же теснит душу грубостью притязающей чуждости. Если изначальное одиночество человека, смутно испытываемое и неосознанное, заставляет его забываться в иллюзии общения, то его духовное одиночество гонит его к подлинности одинокого бытия.
Так непосредственное переживание опыта общения приводит душу к познанию того, что общение, по меньшей мере в обычном своем осуществлении, не преодолевает одиночества. Раскрытие этого привычного обмана общения научает далее тому, что опыт общения стоит в ближайшей связи с опытом одиночества, что понимание первого определяется пониманием второго. Решить проблему общения – значит найти путь к преодолению одиночества, а для этого, прежде всего, необходимо познать опыт одиночества в его подлинном бытии.
2
В опыте одиночества индивидуальная душа человека испытывает себя одним из множества других элементов мира. Образ ино-бытия в той или другой форме всегда и необходимо предстоит одинокому, и опыт его во всех существенных и характерных своих особенностях слагается из противопоставления себя – иному. Это ино-бытие может быть очень различно по своему составу: мы противопоставляем себя каждому носителю жизни, пусть будет это человек или божество. Чаще всего противостоят нам в опыте одиночества другие люди, бытие которых мы воспринимаем особенно остро, потому что они подобны нам. При этом основная сущность опыта одиночества не изменяется от того, являются ли образы ино-бытия продуктом личного воображения, или же они свидетельствуют о реальном присутствии живых существ в окружающем мире. И это потому, что в данном опыте существенным является то, как относится сама одинокая душа к другим живым элементам бытия, а это отношение по своему характеру властно заставит испытать реальное присутствие предмета и как таковое, и как его отсутствие.
Однако центральным моментом опыта одиночества является переживание душою самой себя. Душа испытывает себя с особенною повышенною и тяжелою интенсивностью. Мир оказывается расчлененным на две неравные части: одна часть – близкая, реально испытываемая – это сама одинокая душа; другая часть – это уходящее неверное ино-бытие. Первая половина мира стонет под гнетом своей собственной давящей подлинности. Напротив, ино-бытие переживается как что-то ускользающее, неуловимое и в то же время то отталкивающее своей чужеродностью или своей мертвенной пустотой, то манящее, как соблазняющий мираж или как пленительная мечта.
Разделенность между «я» и ино-бытием является в опыте одиночества отнюдь не случайной; она основывается не только на известной противоположности между душой как субъектом и ино-бытием как объектом, но и на своеобразных свойствах природы души. Она ощущает себя как нечто своеобразное: она обладает своей индивидуальной природой, отличающейся от других явлений жизни настолько, что при всем взаимном различии этих явлений они воспринимаются как более близкие между собой, чем с нею. Это личное своеобразие одинокой души как бы отрывает ее от мира, делает его далеким, полагает между нею и им непреходимые грани. Самая возможность близости и единения ощущается как невозможная, как бы изначала и навсегда исключенная. Наконец, в силу того же своеобразия и отношения ино-бытия к одинокой душе слагается по аналогии с отношением ее к миру: она так же далека и чужда ему; между ними нет встречи.
Своеобразие одинокой души отличает и незаметно отчуждает ее от мира и тем заставляет ее неизменно возвращаться к себе и замыкаться в своем внутреннем одиночестве. Переживание внутреннего единства поддерживается в одинокой душе, с одной стороны, отстраняюще враждебным отношением ее к ино-бытию, отъединенностью от него, с другой стороны, сознанием своей качественной особенности, неповторимой самобытности. Вечно гонимая в себя самое, душа остро воспринимает самые бледные оттенки своих состояний и, погруженная в их своеобразное бытие все глубже, испытывает свою отделенность от иного и внутреннюю сплоченность своего отделенного как своего. Она творит в себе свой особый мир, ограниченный, но самодовлеющий, единственный, вследствие отличия его от всех других миров, утверждается в нем и властью над ним питает свою силу.
Таково содержание основных состояний, переживаемых одинокой душою. Они сопровождаются более или менее ярко выраженным чувством одиночества, которое не цельно, двойственно по существу своему; оно имеет в себе нечто удовлетворяющее, успокоительное и вместе с тем угнетающее; оно приятно и неприятно в одно и то же время. Указанный смешанный состав этого чувства связан с двойственностью восприятия себя и мира в опыте одиночества. С одной стороны, одинокая душа усматривает в себе целый мир, самозаконный и самовластный: отсюда чувство гордости и силы; с другой стороны, этот мир все же не более как мирок с очень определенными границами, составляющий частицу какого-то другого большого мира – отсюда чувство слабости и унижения. Далее, отношение одинокой души к ино-бытию по существу своему противоречиво: она не хочет его, как далекого, чуждого, и отстраняет его от себя; но, не в силах претворить ино-бытие в не-бытие и забыть о нем, она хочет его далекого и, может быть, родного. Бессильная совместить несовместимое, одинокая душа раскалывает себя и мир и, страдая в реальности дня от своего одиночества, видит сны о радости встречи.
В реально осуществляющемся переживании одиночества раскрытая здесь схема состояний обрастает множеством вторичных представлений, усложняется самыми разнообразными оттенками эмотивных2 и волевых движений души, обусловленных ее индивидуальными особенностями и теми обстоятельствами, в которых протекает данный единичный опыт. Все эти дополнительные душевные состояния могут сообщить одиночеству конкретную полноту и яркость, но не меняют существенных особенностей его природы. Эти случайные оттенки не вводят в самую сущность одиночества, хотя иная душа, испытывая его, воспринимает лишь вторичные его признаки, оставляя за пределами ясного сознания его основные черты. Таким случайным оттенком опыта одиночества, который может иногда казаться существенным признаком одинокого бытия, является внешнее уединение человека. Судьба внутреннего одиночества души не определяется таким уединением. Душа может совсем не чувствовать себя одинокой, несмотря на полное уединение, т. е. на реально осуществленную оторванность от живых сил, с которыми возможно взаимодействие; и наоборот, одиночество испытывается иногда с особой остротой в присутствии живых существ в самом живом общении с ними. Пространственная удаленность одного существа от других не дает еще оснований для опыта одиночества, и эта внешняя, физическая, по существу эмпирически преодолимая одинокость несущественна для его природы.