Философия поступка. Самоопределение личности в современном обществе

Тульчинский Григорий Львович

Индивидуализирующая самопрограммирующая рефлексия не синоним пустого «самокопания», она выражается в осознании собственных стремлений и желаний в соотношении с интересами окружающих, в приближении собственной оценки поступка, в том числе и возможного, к его объективной социальной оценке. Другой разговор, что люди, постоянно контролирующие свои действия, находящие самые различные (в том числе и взаимоисключающие) мотивы, дающие различные рационализации их поведения, испытывают трудности с выбором мотивации. Зачастую окончательное формирование цели для них становится даже невозможным, они впадают в «дурную бесконечность» перебора и исключения мотивов. В итоге их действия становятся непоследовательными, за слабым порывом к действию следует отказ от него и т. д. Именно такое поведение типично для представления о «рефлектирующем интеллигенте», сложившегося в русской и советской литературе.

«Рефлектирующему интеллигенту» зачастую противопоставляется «человек действия» – как идеал «цельной» личности, действующей «без лишних рассуждений и разговоров». Однако нетрудно заметить, что именно нерассуждающий и нерефлектирующий «человек действия» является идеальным персонажем тоталитаристской идеологической и нравственной доктрины

с ее принципиальным и воинствующим антиинтеллектуализмом и пренебрежением к «интеллигентским мудрствованиям». Подавляемый внешним «надо» он не осознает самого себя как ответственного субъекта собственных действий, а живет иллюзиями, навязываемыми извне. В таком положении находятся, например, герои платоновского романа «Чевенгур», которые сами не знают, что им делать, так как у них «свой смысл из себя самостоятельно не исходит». Подобное неразвитое самосознание неизбежно ведет к своеобразному «манихейству», наивному эгоцентризму, абсолютизирующему границу «своего» и «чужого». Окружающий мир кажется ему враждебным («кто не с нами, тот против нас»). При этом собственные возможности низводятся до бессилия перед «могуществом» этого мира (масонами, «врагами народа», империей зла, нечистой силой, ЦРУ) и их желанием причинить зло. «Они» всегда оказываются сильнее, умнее, организованнее. Свои неблаговидные действия в этом случае объясняются незнанием, объективными причинами, выполнением приказа и т. д., чужие – связываются со стремлением навредить, злым умыслом. Собственные успехи рассматриваются как следствие доброй воли, «хороших идей», а чужие – везением, стечением обстоятельств. Неразвитое, неотрефлектировнное самосознание с необходимостью предполагает «двойную мораль». Оно претендует на оценку своих действий другими по целям и намерениям, которые если и не всегда хороши, то уж как минимум, объяснимы. (Как говорила Харпер Ли в повести «Убить пересмешника», все люди хороши, если их в конце концов понять.) Однако действия других должны подлежать не подобной субъективной оценке, а оценке объективной – по делам и поступкам.

Отказ или бегство от рефлексии является отказом и бегством не только от ответственности, но и от свободы. «Обломовская» и «печорииская» рефлексия, подвергнутая уничтожающей критике русской общественной мысли, характерна именно для личности, живущей в несвободном обществе или бегущей от свободы, оказавшейся тяжким и непосильным бременем. Такая – то личность и может затосковать по «непосредственному чувству», «каратаевской простоте», захотеть «поглупеть» и «опроститься». Но хочется ей этого или нет, она становится при этом марионеткой внешних сил и собственных страстей. Кто держит в руках «ниточки» от ее мотивации, тот ею и манипулирует. Разумеется, такой человек способен поступать так, как ему действуется. Но он будет не хозяином положения, а лишь «действующим лицом». Его свобода будет свободой быка на корриде. И мы еще вернемся к формированию «человека убежденного».

Только осознавая свои мотивы, цели и идеалы, критически их осмысляя, человек «ухватывает ниточки» своей мотивации. Цельный, убежденный человек – не противоположность рефлектирующей личности. Наоборот, по – настоящему цельной, действующей на основе убеждений, личность может стать именно в результате рефлектирующей индивидуализации. Чем глубже рефлексия, тем обоснованнее внутренняя мотивация поступков, тем ближе к сознанию личности перемещается от внешних обстоятельств свобода воли. Отрефлектированная индивидуализация не противостоит социализации, а является ее наиболее полным и зрелым выражением. Человек чувствует себя тем свободнее, чем более он социализирован и внутренне дисциплинирован. Однако самостоятельность мысли предполагает и самостоятельность в поступках. Свобода мысли вне политической и экономической свободы – фикция. И наоборот, независимость и самостоятельность личности на деле требует ее самостоятельности в мыслях, а таковая невозможна без действительной независимости, возможности человека совершать самостоятельные поступки.

Итак, возможность совершать самостоятельные поступки предполагает самостоятельное мышление, а значит, и сомнение на какой – то стадии рефлектирующего самосознания. Сомнение, непослушание и отклонение от общепринятых норм – в определенном смысле есть необходимое условие становления и развития личности, ее самопрограммирования. Это обстоятельство признается в подавляющем большинстве мировоззренческих концепций, даже в религиозной морали. Последняя, например, всегда отдавала предпочтение покаявшемуся грешнику, «блудному сыну» перед изначальным праведником. Идеей «послушания через непослушание», несогласия, противоречия (древнееврейского «сатан») пронизана вся библейская «философия поступка». Достаточно вспомнить непослушание первых людей и нарушение ими Божьего запрета вкушать плоды с древа добра и зла, сомнения Авраама в обещании Бога дать ему сына, перепись населения Давидом вопреки Божественному запрету, единоборство Иакова с Богом. Эпическим сомнением является осмысление Иовом своих жизненных испытаний. Да и в Новом завете главные «положительные герои» – это раскаявшиеся мытари, блудницы, Павел, преследовавший христиан, и прочие «блудные сыновья и дочери», принявшие христианскую мораль не изначально, а в результате сознательного выбора. Именно сознательный выбор и предполагается как необходимый этап становления личности, вочеловечивания человека.

Библейский эпос в этом плане не уникален. В Гильгамеше, Махабхарате, Калевале, Эдде, других эпосах и мифологиях речь также идет о сомнении, непослушании и противоречии предначертанным правилам и нормам поведения. Непослушание становится испытанием и фактически не отрицает послушание, а углубляет его, поскольку его результатом становится самостоятельное осознание личностью истинности пути, предначертанного ей. Правомерно предположение И.П. Вейнберга о том, что временное и частичное непослушание есть парадигма человека культур Древнего Ближнего Востока, идеал «человека послушного через непослушание» 24 . Таким образом, еще в мифологическом сознании сложилось представление, что сама человеческая сущность предполагает возможность непокорности, отклонения от норм, что «послушание человека (свободного человека и отчасти полусвободного –

полузависимого) отличается от абсолютного и безусловного повиновения нечеловека или «недо–человека – раба тем, что оно не только допускает, но и предполагает в некоторых случаях непослушание».

24

Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М.: Наука. 1986. – 208 с.

В новое время сомнение закрепилось как один из принципов мировоззрения. Это выразилось не только в возрожденческом внимании и интересе к личности, ее свободе воли. Принцип сомнения, сформулированный Р. Декартом, стал одним из принципов создававшейся науки. Его развитием стала не только установка ничего не принимать на веру и все подвергать сомнению, испытанию и проверке, но и признание в современной методологии науки права ученого на ошибку. Последняя рассматривается при этом как фундаментальная характеристика познания, обусловленная сложностью и развитием социального субъекта познания, и неисчерпаемостью познаваемого объекта. В этом случае ошибка – не столько несовершенное и неадекватное знание, отклоняющееся от истины, сколько просто «другое» знание, не соответствующее общепринятым нормам рациональности.

В этом плане творчество оказывается сродни «отклоняющемуся» антиобщественному поведению, только со знаком «плюс». Различие между ними во многом сводимо к различию между их «поздними рационализациями» в культуре. По крайней мере история (от научных открытий и революционных политических движений до развития художественного творчества и моды) показывает, что взлеты творческого гения часто квалифицировались современниками как нарушения морали, покушение на авторитеты и идеалы, наравне с поступками антиобщественных элементов, поэтому преследовались и нередко подвергались репрессиям. Между тем нетрадиционность мысли и действия, «инакомыслие» и отклонение сложившихся стереотипов – необходимое условие любой творческой деятельности. В истоках любого творчества лежит неприятие и недовольство человека существующим. Чтобы появилось «желание начать творить, – писал академик П.Л. Капица, – в основе должно лежать недовольство существующим, то есть надо быть инакомыслящим… Большое творчество требует и большого темперамента, и это приводит к резким формам недовольства, поэтому талантливые люди обычно обладают, как говорят, «трудным характером». В действительности творческая деятельность обычно встречает плохой прием, поскольку в своей массе люди консервативны и стремятся к спокойной жизни. В результате диалектика развития человеческой культуры лежит в тисках противоречия между консерватизмом и инакомыслием, и это происходит во все времена и во всех областях человеческой культуры». Эти аргументы П.Л. Капица приводил в обращении к Ю.В. Андропову, бывшему тогда Председателем Комитета госбезопасности СССР, и призывал его к бережному отношению к советским ученым, проявляющим инакомыслие в социальных и политических вопросах. Попытки же подавлять инакомыслие административно приводят, как правило, лишь к усилению недовольства, к гибели творческой деятельности, к бессмысленной борьбе с административными препонами.

Отклонение от общепринятого, «самопрограммирование» как поиск и утверждение основания поступка – удел не только выдающихся деятелей, ученых, художников, но и обычных людей. Это обстоятельство стало даже специальной темой советской художественной литературы – темой «чудаков» в произведениях В. Шукшина, Т. Тютюнника, В. Маканина. Хотя человек, слывущий чудаком, – для литературы далеко не новый персонаж. От фольклорных героев типа Иванушки – дурачка до Гамлета, Дон Кихота и князя Мышкина тянется в современную литературу и искусство традиция «чудачества». Все эти персонажи, с общепринятой точки зрения, – люди «не от мира сего», «лишние» («отставшие», если воспользоваться названием повести В. Маканина). Фактически же – они «изобретатели – самоучки» поведенческих норм. В своеобразном бунтарстве чудаков как бы проигрываются модели и проекты иного поведения, которые только выглядят чудными, а по сути являются совершенно разумными и даже обязательными. Более того, «чудачество» может оказаться тестом общепринятого, рутинного, привлекая внимание к его несостоятельности и неразумности, выхолощенному формализму. С такой позиции сама общепринятая норма может оказаться устарелой, бессмысленной и даже «безумной». Не случайно шуты, юродивые в любой культуре всегда чтились как носители какой – то иной морали, позволяющей судить традиционную. Шуту при царственной особе дозволялось многое, а юродивые и безумцы почитались в народе как «божьи люди». К их мнению прислушивались, видели в нем искру истины, недоступной нормальному разумению, ограниченному всяческими рамками и запретами.

Пока существует нормативная модель, будут существовать и «чудаки», дополняющие и развивающие ее своими «странностями». Культура развивается во многом именно за счет «отклоняющегося поведения», как позитивного, так и негативного – отклонения со знаками «плюс» или «минус». В первом случае мы имеем дело с творчеством, ломкой старых норм, социально – культурным процессом, во втором – с отклонениями, объективно препятствующими этому прогрессу (преступления, аморальное поведение и т. д.). Оба вида «отклонения» культурны в том смысле, что осуществляются во вполне определенных формах, нормативно – ценностных системах, вплоть до социальных институтов типа творческих союзов, научных лабораторий, политических партий и т. д., деятельность которых направлена именно на введение новшеств. Негативное отклоняющееся поведение также реализуется во вполне определенных нормативно – ценностных системах преступного мира. Иначе говоря, любая культура предполагает и интегрирует в себе механизмы собственного изменения и динамики. Самоценность и самодостаточность этого отклоняющегося поведения – нонконформизм – проявляются эпатаже, авангардизме, художественном творчестве, обыденном поведении. При этом нонконформизм в той же степени несвободен, что и конформизм. Различие в том, что конформизм (угодничество) – свидетельство внутренней несвободы, нонконформизм (эпатаж) – внешней, когда личность для самоутверждения вынуждена противопоставлять себя общественным нормам. Поэтому главная проблема отклоняющегося поведения – не столько борьба с ним, сколько оценка его статуса и границ допуска отклонения, которые должны совпадать с гарантиями безопасности и достоинства других членов общества.