Финансист. Титан. Стоик
Шрифт:
– О, мистер Каупервуд! – В глазах Стайерса блеснули слезы. – Стинер меня уволит! Он конфискует мой залог! Меня выгонят на улицу! Кроме жалованья, у меня почти ничего нет!
Он стал ломать руки, но Каупервуд только скорбно покачал головой.
– Не так все это страшно, как вам представляется, Альберт. Стинер только угрожает. Он ничего вам не может сделать. Это было бы несправедливо и незаконно. Вы можете подать на него в суд и получить то, что вам причитается. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам. Но этот чек на шестьдесят тысяч долларов я вернуть не могу, потому что у меня его нет, понимаете? Здесь я бессилен. Повторяю: его у меня нет. Он пошел в уплату за облигации. Этих облигаций у меня тоже нет. Они в амортизационном фонде или будут там в ближайшее время.
Каупервуд оборвал свою речь, пожалев, что упомянул об этом. Последние слова нечаянно сорвались у него с языка; это случалось с ним чрезвычайно редко и сейчас объяснялось лишь исключительной трудностью положения. Стайерс продолжал умолять, но Каупервуд заявил ему, что это бесполезно. Наконец молодой человек ушел, испуганный, разбитый, надломленный. В глазах у него стояли слезы. Каупервуд от души его жалел.
Едва дверь успела закрыться за Стайерсом, как Каупервуду доложили о приходе отца.
Старик выглядел вконец измученным. Накануне они беседовали с Фрэнком почти до рассвета, но плодом этой беседы явилось только чувство полной неуверенности в будущем.
– Добрый день, отец! – бодро приветствовал его Фрэнк, заметив подавленное состояние старика.
Он и сам теперь понимал, что надежды на спасение уже не осталось, но что пользы было в этом сознаваться?
– Ну, как дела? – спросил Генри Каупервуд, с усилием поднимая глаза на сына.
– Да как тебе сказать… Тучи нависли грозовые. Я решил, отец, созвать своих кредиторов и просить об отсрочке. Ничего другого мне не остается. Я лишен возможности реализовать сколько-нибудь значительную сумму. Я надеялся, что Стинер передумает, но об этом не может быть и речи. Его секретарь только что вышел отсюда.
– Зачем он приходил? – осведомился Каупервуд-старший.
– Хотел, чтобы я вернул ему чек на шестьдесят тысяч, выданный мне в уплату за облигации городского займа, которые я купил вчера.
Фрэнк, однако, умолчал как о том, что он заложил эти облигации, так и о том, что чек он употребил на погашение задолженности Джирардскому национальному банку и сверх того еще оставил себе тридцать пять тысяч наличными.
– Ну, это уж из рук вон, – возмутился старый Каупервуд. – Я полагал, что у него больше здравого смысла. Ведь это совершенно законная сделка. Когда, ты говоришь, он уведомил тебя о необходимости прекратить покупку облигаций?
– Вчера около двенадцати.
– Он рехнулся! – лаконически заметил старик.
– Это все дело рук Молленхауэра, Симпсона и Батлера – я знаю. Они подбираются к моим акциям конных железных дорог. Но у них ничего не выйдет! Разве только после учреждения опеки по моим делам и после того, как уляжется паника. Преимущественное право приобретения этих бумаг будет предоставлено моим кредиторам. Пусть покупают у них, если хотят! Не будь этой истории со ссудой в пятьсот тысяч, я бы и не беспокоился. Мои кредиторы поддержали бы меня. Но как только это получит огласку!.. А тут еще выборы на носу! Надо тебе сказать, что я не желал портить отношения с Дэвисоном и заложил эти облигации. Я рассчитывал собрать достаточно денег и выкупить их. Ведь им, собственно говоря, следовало бы находиться в амортизационном фонде.
Старый джентльмен сразу понял, в чем дело, и нахмурился.
– Ты можешь нажить себе таким образом большие неприятности, Фрэнк!
– Это вопрос чисто формальный, – отвечал сын. – Кто знает, быть может, я намеревался выкупить их. Да я и постараюсь это сделать сегодня до трех часов, если успею. В моей практике случалось, что проходило и восемь, и десять дней, прежде чем я сдавал сертификаты в амортизационный фонд. В такую бурю, как сейчас, я имею право изворачиваться по собственному усмотрению.
Каупервуд-старший потер подбородок. То, что он услышал, до крайности встревожило его, но выхода из создавшегося положения он не видел. Его личные ресурсы были исчерпаны. Он потеребил бакенбарды и уставился в окно на зеленый дворик. Возможно, что это и вправду вопрос чисто формальный, – кто знает? Финансовые отношения городского казначея с другими маклерами и до Фрэнка не были как следует упорядочены. Это известно каждому банковскому деятелю. Может быть, и в данном случае этот обычай примут во внимание? Трудно сказать! Но как бы там ни было, дело это рискованное и не совсем чистое. Хорошо, если бы Фрэнк успел изъять облигации и депонировал их как положено.
– На твоем месте я постарался бы выкупить их, – посоветовал старый Каупервуд.
– Я так и сделаю, если смогу.
– Сколько у тебя денег?
– В общей сложности тысяч двадцать. Нужно же мне иметь немного наличности на случай прекращения платежей.
– У меня к вечеру наберется тысяч восемь – десять.
Старик рассчитывал получить эту сумму, перезаложив дом.
Каупервуд спокойно посмотрел на него. Он все сказал отцу, больше ему говорить было нечего.
– После твоего ухода я в последний раз попробую уломать Стинера, – сказал он. – Мы пойдем к нему вместе с Харпером Стеджером, которого я жду с минуты на минуту. Если Стинер будет стоять на своем, я разошлю извещения всем кредиторам, а также уведомлю секретаря биржи. Что бы ни случилось, отец, прошу тебя, не унывай! Впрочем, ты умеешь держать себя в руках. Я лечу в пропасть, а между тем, будь у Стинера капля ума… – Фрэнк помолчал. – Но что пользы говорить об этом идиоте!
Он стал смотреть в окно, думая о том, как легко могло бы все уладиться с помощью Батлера, не будь этого злополучного анонимного письма. Вместо того чтобы вредить своей же партии, Батлер в такой крайности, несомненно, выручил бы его. Но теперь…
Отец встал, собираясь уходить. Отчаяние, как лихорадочный озноб, насквозь пронизывало его.
– Так, так, – устало пробормотал он.
Каупервуду было мучительно больно за старика. Какой позор! Его отец!.. Он чувствовал, как из глубины его души поднимается волна глубокой печали, но минуту спустя уже овладел собой и стал думать о делах, соображая, по обыкновению, быстро и четко. Как только старик вышел, Каупервуд велел просить Харпера Стеджера. Они обменялись рукопожатиями и тотчас же отправились к Стинеру. Но тот обмяк, словно порожний воздушный шар, и накачать его было уже невозможно. Каупервуд и Стеджер ушли ни с чем.
– По-моему, вам еще рано горевать, Фрэнк, – заметил Стеджер. – Мы на самых законных основаниях оттянем это дело до выборов и даже дольше, а тем временем вся шумиха уляжется. Тогда вы созовете кредиторов и попытаетесь образумить их. Они не захотят поступиться своими ценностями, даже если Стинер угодит в тюрьму.
Стеджер еще не знал об облигациях на шестьдесят тысяч долларов, заложенных Каупервудом. Так же, как не знал об Эйлин Батлер и безудержной ярости ее отца.