Финт хвостом (сборник)
Шрифт:
Но, кроме недолговечности его работ, египетский аспект значил для Гарни гораздо больше, чем реклама Жевательного табака Каца, — он жил ради этих кошек.
Да и умер он из-за них. Но это уже другая история... о ней вы никогда не узнаете из книжек с фотографиями настенных творений Гарни и не услышите в передачах, посвященных его жизни и работе. Но кое-кто рассказывал о египтянах, которые общались с ним... несмотря на то, что Говард знал, что кошки не боги, но он все равно их любил. И поэтому они отвечали ему любовью.
Когда я впервые познакомился с Говардом Гарни, я подумал, что это один из типичных стариков, которых можно увидеть в сельской глубинке: штаны слишком
Я устанавливал диафрагму на фотоаппарате, когда услышал его кашель в двух футах от меня — такие звуки моментально привлекают внимание. Это было в один из таких дней, когда облака закрывают солнце каждые несколько минут, постоянно изменяя количество естественного света, падающего на сарай, расписанную сторону которого я пытался сфотографировать... Машинально я оглянулся и произнес:
— Я не мешаю? Я пытаюсь настроить фотоаппарат.
Старик продолжал стоять, его руки по запястья тонули в карманах брюк, темные пятна от жевательного табака виднелись на его небритом подбородке, он уставился на меня затуманенными бледно-голубыми глазами. После нескольких попыток разомкнуть губы он наконец сказал:
— Ни одна уважающая себя кошка не хочет стать моделью... приходится рисовать в тот момент, когда на тебя не обращают внимание...
— Ага, — сказал я, вновь обратив внимание на шестифутовую кошку, нарисованную рядом с легендарным текстом: «Жевательный табак Каца — это кошачье мяу».
Эта кошка Каца была одной из лучших, из всех, что я видел, она была не похожа на другие плакаты с кошками, например Чесси из рекламы железных дорог, каждая кошка Каца была чем-то новым: другой цвет, другая поза, иногда изображалось несколько кошек сразу. Но эта была настоящим произведением искусства: серый тигр, животное, чью шкуру хотелось погладить и которая ощущалась мягкой, все кончики волос были белыми, и это придавало кошке своеобразную ауру, ее мягкая толстая шея говорила о том, что это скорее кот, достаточно взрослый, чтобы приносить потомство, но не такой старый, чтобы мочиться под себя или бояться драк. Это был молодой самец, двух— или трехлетний. У него были благородные глаза, доверительный взгляд зеленых глаз с легкой желтизной, серо-розовый нос и рот, скрывавший кончики клыков. Он лежал на боку, так что были видны все четыре подушечки лап, каждая из которых была окрашена серыми и розовыми тонами, и может быть, даже каких-то оттенков не хватило в палитре художника. Его хвост был загнут кверху и покоился на задней лапе, он был загнут колечком... Но что-то в этой милой мордочке говорило, что стоило только погладить его грудку и сказать «Иди ко мне», и кот прыгнет прямо к вам в руки...
Но... учитывая то, что кот был серого цвета, а сарай, бывший фоном, быстро менял яркость, мне приходилось настраивать диафрагму, иначе мне бы не удалось запечатлеть этого кота Каца. Но облака перемещались все быстрее и быстрее...
— По-моему, Малыш сегодня не хочет фотографироваться, — произнес старик добродушным тоном, и я упустил очередную возможность сделать снимок в тот момент, когда снова выглянуло солнце.
Фотоаппарат повис у меня на груди, и я оглянулся и спросил:
— Это ваш сарай? Мне надо заплатить за то, что я фотографирую?
Старик кротко взглянул на меня, его затуманенные глаза широко раскрылись и в них отразилась боль, когда он произнес очередную фразу.
— Я уже получил за это деньги, но я хочу сказать, что это мой кот...
Когда он сказал это, все мое раздражение и недовольство моментально рассеялись и превратились в чувство стыда, смешанное с благоговейным страхом — этот старик в широченных штанах, должно быть, был тем самым Говардом Гарни, художником, который разрисовывал все сараи рекламой табака Каца по всему южному Иллинойсу и западному Кентукки, человеком, который еще пару лет назад продолжал рисовать и прекратил этим заниматься только тогда, когда возраст не позволил ему подниматься и спускаться по стремянке.
Я видел его профиль по Си-эн-эн несколько лет назад, когда он рисовал одну из последних реклам Каца, но все старики похожи друг на друга, особенно после того как облачаются в униформу из бейсболки и измазанных краской штанов, во всяком случае, работа произвела на меня гораздо большее впечатление, чем человек, бывший ее создателем.
Протянув руку, я сказал:
— Простите за то, что я сказал... просто... просто у меня осталось слишком мало дней от отпуска, а погода явно не располагает к съемке.
Рука Гарни была сухой и жесткой, он пожимал мне руку до тех пор, пока я сам не высвободил ее, и он ответил:
— Если обиды нет и обижаться не на что. Я надеюсь, Малыш подождет, пока облака тебя не устроят. Малыш очень терпеливый, но иногда стесняется посторонних...
То, как он произнес слово «Малыш», заслуживало того, чтобы написать эту кличку большими буквами, а не просто обозначать домашнее животное.
Оценив направление облаков, я понял, что Малышу придется ждать довольно долго, поэтому я направился к машине, взятой напрокат, которую я припарковал в нескольких ярдах от сарая, приглашая Гарни освежиться баночкой пепси из холодильника на моем заднем сиденье. Штаны Гарни при каждом шаге издавали шуршащий звук, чем-то напоминающий шуршание кошачьего языка, лижущего руку. А при каждом слове его дыхание, пропитанное запахом табака, чем-то напоминало запах, исходящий от кошек, — теплый и утробный... Старик сел в машину так, чтобы видеть Малыша, выставив ноги из машины и в то же время погрузившись в мягкое кресло. Шумно прихлебывая из банки, он сообщил мне:
— Я уже говорил, ни одна уважающая себя кошка не хочет быть моделью, поэтому единственный способ — создать свою собственную кошку... Память наилучший помощник...
Я чуть не захлебнулся пепси, когда он произнес эти слова, ведь я считал, что Гарни рисовал случайных кошек, болтавшихся вокруг сараев... но создавать такие точные, персонифицированные портреты по памяти и благодаря воображению...
— Забавно, когда меня впервые пригласили на работу к Кацу — это было еще в тридцатые годы, — важнее всего для них было выставить название на публику и написать огромными буквами. То, что я пририсовал кошек к рекламе Каца, — это моя идея, мне за это не доплачивали. Но ведь как здорово, а? И ведь люди стали на это обращать внимание. А потом, эти кошки составляли мне компанию, когда я работал, — чертовски одиноко там наверху на лестнице, когда ветер заползает за воротник и не с кем поговорить на такой верхотуре.
Мальчишкой я залезал в отцовский сарай, и кошки терлись о мои ноги, мурлыкали, иногда прыгали мне на плечи. Точно так же кошки цеплялись за меня, когда я работал. Я не помню кличек кошек в детстве, они то появлялись, то пропадали, часто их давили коровы — нет, коровы делали это не нарочно, просто они были слишком велики, а кошки слишком малы. Но мне всегда нравилось находиться с кошками рядом. Вы, наверное, будете смеяться, но...
Гарни понизил голос, несмотря на то что рядом с нами не было никого, кроме нарисованного Малыша на стене сарая.