Фирман султана

«Каторга» — унаследованное турками новогреческое слово означало общее название гребного судна с тремя рядами весел. В странах Средиземноморья гребцами на каторге в годы нашего повествования были рабы, военнопленные и преступники, осуждённые на тяжёлые работы. Всех этих несчастных приковывали на судне к поперечным скамьям или же соединяли одной общей цепью, пропущенной через ножные кандалы, запирающейся у носовой и кормовой перегородок крепкими хитроумными замками. Здесь, избиваемые плетью надсмотрщика, гребцы бессменно сидели за тяжёлыми длинными вёслами, здесь же ели и спали, здесь же часто сходили с ума или умирали от изнурения и болезней.

Не было страшнее неволи, чем на каторге, или галере, как её стали называть много позднее. Потому и вошло это слово почти во все европейские языки как синоним нечеловеческих мук, тяжелейшего наказания.

Когда «Чёрный дракон» прошёл Босфор и заколыхался на могучей груди моря, барабан на палубе стал бить ещё чаще и надсаднее. Это означало: грести сильнее, быстрее.

К вёслам невольники были прикованы по трое: рядом с проходом — Звенигора, посредине — Спыхальский, а Роман Воинов сидел третьим, возле борта, в тёмном низком закутке.

Надсмотрщик Абдурахман, толстый, коренастый турок, из тех турков-узников, что попали на галеры за тяжкое преступление, а потом выслужились, свирепо заорал:

— Сильней гребите, паршивые свиньи! Да дружно все — поднимай, опускай! Поднимай, опускай!

Весла летали, как крылья птицы. Монотонно звякали кандалы. Слышалось натужное дыхание истомлённых людей: с утра уже прошло столько часов. Но барабан без умолку все гремит и гремит — там-та-там, там-та-там!.. Все чаще и чаще!.. Заставлял, приказывал — греби, греби! Сколько есть силы в руках — греби! Иначе…

Взлетал над головами гребцов арапник и горячо ожигал тех, кто, по мнению Абдурахмана, медлил, не проявлял надлежащего старания. Надсмотрщик был неумолим. Он сам несколько лет провёл за веслом, сам не раз бывал избит и теперь, боясь потерять более свободное и сытое житьё, старался угодить капудан-паше тем, что заставлял своих прежних товарищей по несчастью грести изо всех сил. Его жирное лицо блестело от пота: солнце поднималось все выше и в тесном помещении для невольников становилось нестерпимо душно. Открытые люки, через которые время от времени врывалось немного свежего воздуха, облегчали мало.

Абдурахман смахнул со лба капли едкой влаги, взглянул на Звенигору тяжёлым мрачным взором. Арсен как раз перекинулся словом со Спыхальским, и остроумный ответ поляка развеселил казака. На губах появилась лёгкая улыбка.

— А-а-а, новичок, гяурская свинья! Поганый ишак! Смеёшься?.. Ты у меня станешь работать как следует! — закричал надсмотрщик и несколько раз хлестнул невольника по плечам.

Острая боль обожгла тело казака. Звенигора вздрогнул. В глазах почернело от обиды. Он грёб, как и все, даже сильнее, так как у него было намного больше сил, чем у худых, измождённых рабов, много лет сидевших у весел. От ярости помутился разум. Бросив весло, не помня себя он рванулся к Абдурахману. Загремела цепь, и кандалы больно врезались в ноги. Но все же кулак, в который Арсен вложил всю силу и ненависть, достиг челюсти надсмотрщика. Молниеносный удар сшиб толстого Абдурахмана на зашарканный деревянный пол, — он отлетел назад и крепко стукнулся головой о стенку.

Это произошло так неожиданно, что невольники перестали грести. Весла перепутались. Галера заметно начала замедлять ход.

Абдурахман долго лежал без движения, только судорожно хватал воздух широко раскрытым ртом. Потом застонал и открыл глаза.

Все гребцы повернули головы назад и с изумлением и страхом смотрели на Звенигору и надсмотрщика, который никак не мог подняться и лишь ошалело водил круглыми, выпученными глазами.

— Боже мой, Арсен, что ты наделал? — воскликнул изумлённый Спыхальский и встопорщил давно не стриженные рыжие усы. — Он же, холера ясна, тебя забьёт теперь!..

Роман молчал, но и на его лице был ужас.

Звенигора сел, тяжело дыша. Дрожащими руками, как клещами, сжал рукоятку весла. Понимал, что надо прийти в себя, успокоиться и что-то придумать, иначе Абдурахман и вправду забьёт, засечёт арапником до смерти. Но ни одной путной мысли в голову не приходило. Да и что тут придумаешь? К тому же от злости и волнения перед глазами все ещё плыли красноватые круги.

Тем временем Абдурахман очнулся и медленно, опираясь спиной о стену, встал на ноги. Мутным взглядом обвёл неподвижных, застывших в каком-то необычном напряжении гребцов. Казалось, он не понимал, что с ним произошло и почему невольники перестали грести. Удар ошеломил его, в голове все ещё гудело.

Но вот его взгляд упёрся в Звенигору. Злобная гримаса исказила его круглую, как блин, физиономию. Вся его коротконогая фигура напряглась, а рука крепко вцепилась в рукоятку арапника.

Он шагнул было вперёд. Но, очевидно, вспомнив, чем только что закончилась его стычка с этим новичком, остановился и ощерил белые зубы.

— Гяурская собака! Не думаешь ли ты, что аллах даровал тебе бессмертие? Ты ошибаешься! Твоя смерть на кончике моего арапника, жалкий раб! — зловеще прохрипел Абдурахман и начал издали зверски хлестать Звенигору. — Вот тебе! Вот тебе!.. Получил?..

Арсен обхватил руками голову, пригнулся. Спыхальский и Воинов подняли крик. К ним присоединились другие невольники. На разных языках, так как здесь были люди со всех концов необъятной Османской империи и многих смежных стран, неслись проклятия.

— Абдурахман, кровавая собака, что ты делаешь?! — слышалось с кормы. — Забыл, как сам сидел за веслом? Подожди, настанет и для тебя чёрный день!

— Сын грязного ишака!

— Мерзавец! Чума тебя забери!

— Стамбульский вор! Разбойник!..

Оскорбительные выкрики неслись со всех сторон, но Абдурахман не обращал на них внимания. Ругань ещё больше его распаляла, и он, обезумев, бил Звенигору смертным боем. Может, и убил бы казака, если б по ступеням не послышался топот многих ног. Несколько человек быстро спускались вниз.

— Что здесь случилось? Почему не гребут эти проклятые свиньи? — пронёсся громкий властный голос. — Где Абдурахман, гнев аллаха на его голову!

Абдурахман отскочил от Звенигоры, вытянулся, сжимая арапник в руке. С лица моментально исчезла гримаса дикой злобы. Все заметили, как мелко дрожат его колени, а нижняя челюсть начала распухать и отвисла вниз.