Фируз
Шрифт:
– Еще никому не удалось обмануть меня! Даже тебе, Она, не получится сделать это. Я чувствую предательство за версту, и вера моя помогает мне выслеживать отступников.
Старик вскинул тощие руки. Рукава скатились вниз, оголив на коже зловещие отметины. Выжженные каленым железом, она следовали по всей поверхности его рук до самого предплечья.
Знаки были неведомы ей. Замысловатые узоры, символы древних религий, животные. Все они переплетались на его коже, создавая сложную картину, смысл которой был ведом лишь ему одному.
– Существует только один способ проверить
Хаммонд вытянул руку и указал на массивный деревянный стул, где даже в приглушенном свете можно было заметить пятна крови.
Девушка отшатнулась. Одна лишь мысль об этом наводила на нее ужас. Страх толкал ее в обратную сторону, ближе к двери.
– Не пытайся уйти, девочка. Сегодня ты должна доказать, что не поддалась мерзкому влиянию с верхних этажей. Докажи мне это!
Старик стал подходить. Шаг за шагом, его тело приближалось к ней, нагоняя страх и убивая последние частички сопротивления в ее душе. Наконец, когда он смог прижать ее и спина девушки уперлась в ледяную дверь помещения, откуда веяло холодом и смертью, она сломалась. Воля окончательно приняла поражение и отдалась в тощие руки старика.
Он взял ее. Пальцы обхватили ее запястье и потянули в самый центр комнаты,
усадив на массивный деревянный стул. Она вдруг почувствовала как на руках и ногах сжались широкие ремни, лишившие ее хоть какого-то движения. С боку появились тени.
Несколько человек вышли из другого помещения, неся в своих руках раскаленную кочергу с наконечником в виде человеческого глаза и век.
– Перед Господом нашим и Отцом, перед детьми его и мной, поклянись, что вера твоя непоколебима. Что ересь человеческая не имеет власти над тобой и душа твоя целиком посвящена Ему.
Старик говорил громко. Голос разлетался во все стороны и звоном расходился в разных направлениях, оставляя звучное эхо. Он взял кочергу и обошел девушку, встав за спиной и приготовившись слушать ответ.
Она чувствовала как за спиной шипит раскаленный металл. Как горячее дыхание касалось ее тела, заставляя кожу вздрагивать.
– Клянусь, что тело мое и душа никогда не склониться перед еретиками Отца нашего и Веры Его. Вся моя жизнь подчинена Ему, и служение есть высшая цель и привилегия, которую даровал нам Отец.
Она говорила. Все, что знала и чему научилась за столько лет. Слова выстреливали из ее груди и разлетались как птицы, которых она никогда не видела, но о которых читала в книгах. Так быстро, что легкие были готовы лопнуть от резкого напряжения и от того воздуха, что ледяной волной врывался в ее нутро и обжигал, заставляя лицо искажаться от наступающей боли.
Не останавливаясь, молитвы звучными строками выливались в холодное пространство. Закрыв глаза, девушка окуналась в свою память, доставая из самых глубин все самое сокровенное и скрытое, что давным-давно Отец вложил в ее мозг и заставлял сутками напролет повторять, уверяя, что это самое ценное, что она может иметь в своей жизни.
Наконец, голос смолк. Дыхание стало тихим и ровным.
Все. Я сделала все, что смогла.
Ожидание было худшим, что она чувствовала в этот момент. Вердикт, который должен был вынести этот тощий, похожий на высохший сухофрукт, старик.
Но он не наступал. Лишь глубокое дыхание людей, стоявших позади нее, все еще не давал ей покоя.
Почему они ждут? Чего хотят, ведь я сделал а все, что они просили. Сказала все, что знала и поклялась в верности Пути, который ненавидела больше жизни и в который, в само деле, никогда не верила.
Она вздрогнула. Визг и крик наполнили помещение, смешавшись воедино вместе с мерзким хохотом старика, впившего раскаленную кочергу прямо в основание шеи, они пробили стены заброшенной камеры и устремились вверх по лестнице.
Это чувство, будто голодный зверь вгрызается в плоть и всеми силами пытается оторвать самый лакомый кусок, заполнил ее разум, но на мгновение дал возможность притупить жгучий укус горячего металла.
Но сил уже не было. Когда последние звуки исчезли из ее груди, а голова, будто срубленная, склонилась вниз, девушка заплакала. Скупые капли соленой жидкости пробежались по ее щекам и тут же замерзли, оставив на коже заледеневший след.
– Я не поверил тебе, дитя мое, - Хаммонд встал напротив нее.
– Твои слова, как звон порожнего кувшина, такие звучные и такие же пустые. В них не было веры, в них не было силы. Ты говорила будто плевалась, разбрасывая святые строки словно камни.
Он на секунду замолчал. Отдав стоявшему рядом человеку остывшую кочергу, Хаммонд вновь встал позади нее и прикоснулся к еще свежему клейму.
– Пусть это будет тебе уроком. Отныне, ты и каждый, кто увидит знак на твоей шее, будет знать, как обращаются с теми, кто потерял Веру и встал на путь ереси людей, никогда не знавших всю прелесть Пути.
Он продолжил говорить, но девушка уже ничего не слышала. Слова слились в сплошной шум, заглушаемый изредка появлявшимся скрежетом металлических опор.
Ноги вдруг ощутили свободу - ремни постепенно ослабли и кто-то очень сильный поднял ее на своих руках. Затем прозвучали шаги - они двигались по лестнице, ступая на каждую платформу и огибая висевшие в воздухе громоздкие провода.
Боль вновь проползла у самой шеи. Клеймо буквально горело огнем, от которого расходились невыносимые языки нервных сокращений, вызывая нестерпимые болевые волны по всему телу.
– Я хочу уйти отсюда - голос был слаб, но Она повторяла это снова и снова. Как мантру, от которой ей становилось легче, она продолжала говорить, постепенно утопая в наступающем обмороке.
Потом наступила тьма. Она накрыла ее с головой и боль пропала. Ей больше не было места в этом мире. Ей стало легче.
5.
– Две минуты, парни, - голос пилота был на удивление веселым.
– Погода как на заказ, когда еще придется увидеть такое.
Я посмотрел в иллюминатор. С огромной высоты пикирующего спасательного модуля, заходившего в естественной для него манере на посадку, было не узнать планету. Избавившись от ненавистных бурь и резких порывов ветра, это космическое тело показало себя с совершенно другой стороны.