Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Он задумчиво вертит в руках карандаш.
– Я ничего не могу вам сказать. Если скажу что шансы невелики, они еще, чего доброго, перестанут заниматься. Если сообщу, что они близки к успеху, результат, скорее всего, будет таким же. А в то, что вы сможете смолчать, я, простите, не верю. Лучше уж промолчу я.
Я вздыхаю. Что ж, на ответ особо рассчитывать и не приходилось.
– Еще вопросы? – спрашивает Катру.
Я отрицательно качаю головой. Профессор протягивает руку.
– Желаю успехов и удачи, –
Потом загадочно добавляет:
– Не подведите нас.
Размышляя над его последними словами, я выхожу из класса.
И опять вечер расставания. Только на этот раз провожают меня. Мари и Поль, провалившие сегодняшний экзамен, пытаются казаться веселыми. Я вспоминаю фразу из какой-то книги: «В разлуке три четверти горя берет на себя остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть». Может быть, обычно это и так. Но сейчас мне кажется, что я забираю с собой все полновесные четыре четверти. Мы стали так близки за эти месяцы.
– Передавай привет Эмилю, – говорит Поль.
Я грустно улыбаюсь.
– Сначала мне надо будет его узнать. И сколько раз он тебе повторял, что он не Эмиль, а Десятый?
Поль мрачнеет. В этой шутке доля правды – все сто процентов. Разговор не клеится, мы слишком подавлены неизвестностью, ожидающей всех нас. Наконец наступает момент, когда весь сок выпит, вся еда съедена и все слова сказаны. Мы прощаемся в худшем случае на три года, как выражается Поль, и расходимся по своим комнатам.
Два часа спустя я сижу в кресле и мрачно смотрю на фотографию Пятого. Все вещи сложены, давно пора идти спать. Почему же я не ложусь? Нечего притворяться перед самим собой. Причина проста – я не попрощался с Мари. Точнее, мы сказали друг другу «до свидания», но это произошло совсем не так, как я себе представлял. И чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что если я не пойду сейчас к ней, то буду жалеть об этом три года, если не всю жизнь. Портрет летит в сторону. На это лицо я еще успею насмотреться в зеркало.
Дверь с черной цифрой 8. Я стучу. Мари открывает, оправляя старенький домашний халат. Этот синий с зелеными полосками халатик делает всю обстановку какой-то теплой и уютной. Я смотрю в ее карие глаза и вдруг с радостью понимаю – она ждала.
– Заходи, – слышу я, как будто заранее сообщил об этом ночном визите.
Я прохожу в комнату.
– Не спится? – с сочувствием спрашивает она.
Мне не хочется ходить вокруг да около.
– Я пришел попрощаться, – говорю я.
Она присаживается на стул.
– А разве мы еще не прощались?
Чувствуя себя как перед прыжком в холодную воду, я произношу заготовленную фразу:
– Я не могу уйти, не сказав тебе, как много ты для меня значишь.
Мари молчит.
– Мы ведь договаривались не обсуждать это.
Я не помню, чтобы у нас была такая договоренность, но предпочитаю не спорить. Просто делаю шаг и оказываюсь рядом с ней.
– Я хочу, чтобы ты знала, как я к тебе отношусь. Я не желаю оставаться просто твоим другом.
Она медленно поднимается со стула. Теперь ее лицо совсем близко.
– Я люблю тебя, – шепчу я, глядя ей прямо в глаза.
Что будет теперь? Прогонит? Или?… Мне кажется, что сейчас ее губы шевельнутся и прозвучит ответное признание. Но она делает шаг в сторону, и я оказываюсь перед равнодушным холодильником.
– Ты когда-нибудь видел, как выглядит Восьмая? – спрашивает Мари из-за спины.
– Нет, – поворачиваюсь я к ней.
Она смотрит на меня с каким-то странным выражением.
– Конечно, как ты мог ее видеть. А что, если она страшная уродина?
Я качаю головой.
– Тогда бы ты не пошла на это. И вообще, уродов там быть не может.
Она горько усмехается.
– Это то, что я боялась услышать.
– Что я сказал? – недоумеваю я.
– Подумай, – отвечает она.
Я честно думаю. Что было такого страшного в моем ответе? Мари ждет, потом нетерпеливо прерывает молчание:
– Так все-таки, что ты будешь делать, если Восьмая страшна, как жаба? Если я согласилась на это, потому что мне крайне нужны деньги? Если через месяц, увидев меня, ты подумаешь, что уродливей женщины не встречал? Ты по-прежнему будешь меня любить?
Теперь молчу я. Проще всего сейчас кивнуть. Сказать: «Да, разумеется». Обмануть. Обмануть? Разве я действительно люблю только эту внешность? Неужели я просто внушил себе, что Мари для меня что-то значит?
Я стараюсь понять, что же на самом деле чувствую по отношению к ней. Пытаюсь представить себе, как милое лицо превращается под ножом хирурга в уродливую маску. И понимаю, что я этого ужасно не хочу. Не только потому, что это лицо мне так дорого. А потому, что я не могу допустить, чтобы Мари каждый день, всю жизнь, глядя в зеркало, приходила в отчаяние. Это не стоит никаких денег.
– Нет, так нельзя, – я произношу это вслух, но отвечаю скорее своим мыслям.
И тут же ловлю удивленный взгляд Мари. Для нее эти слова имеют совсем другой смысл. Пытаюсь спасти положение:
– Я имел в виду, что тебе нельзя идти на эту операцию.
Она недоверчиво качает головой. Сбивчиво объясняю, что же стояло за моим «нет».
– Я уверен, что буду любить тебя, как бы ни изменилась твоя внешность. Но прошу тебя, – уговариваю я ее, – не делай этого. Если тебе так нужны деньги, ты просто возьмешь то, что заплатят мне.