Флавий Крисп
Шрифт:
Авсоний выглядел гораздо старше своих лет. Ему ещё не минуло сорок лет, но неприятное лицо уже было сплошь изрезано морщинами. На спине выступал едва заметный горб, который он всегда и очень тщательно прятал под плащом. Обычно плащ имел чёрный цвет. Как и его волосы. Он производил удручающее впечатление на любого, кто его видел впервые. Но это впечатление длилось лишь до того мгновения пока не раздавался голос Авсония.
Ибо его речь не имела ничего общего с внешностью.
— Тебе есть что рассказать? — такими словами встретил Авсония император.
В отличие от всех остальных, Авсоний даже не пытался высказать те знаки почтительности, которые был обязан воздать императору любой из его подданных. И тому имелась серьёзная причина. Авсоний проповедовал одну из самых древнейших религий — «Зороастризм». И единственным кому он поклонялся, являлся Ахура Мазда. Это была одна из немногих религий не считая христианства, которая по мнению императора, выявляла саму сущность человека. Его сильные и слабые стороны. Для него Авсоний являлся тем, кто мог дать наиболее понятную оценку христианам. При своей приверженности к этой вере, император всё ещё был далёк от мысли, самому стать одним из них. Тем временем, Авсоний ответил на вопрос императора. Голос его прозвучал неопределённо, словно он не был уверен в своих словах. О том же говорило лёгкое пожимание плеч:
— Я много беседовал с самыми разными христианами. Среди них были те, кто только начинал свой путь и те, кто вёл других по этому пути много лет. Проведя среди них много месяцев, я так и не пришёл к единому определению. При всём этом мне трудно отрицать очевидную близость наших взглядов. Однако, лишь при глубоком осмыслении основ наших религий. Во всём остальном у христиан есть серьёзное преимущество.
— О каком преимуществе ты говоришь? — спросил внимательно слушающий император.
— Большинство людей слишком озабочены ежедневными заботами. У них нет ни возможности, ни желания изучать нашу философию, основанную на познавании, прежде всего, самого себя. Им надоело задабривать римских богов приношением жертв. Народу нуждается в иной духовности. В духовности, которая не отягощает. Та, что вселяет надежду на прекрасное будущее, ибо о ней мечтают все без исключения. И христиане дают народу такую надежду, обещая чудеса при жизни и Царство небесное после смерти. Я видел, с каким упоением толпа слушали одного христианского проповедника. Многие прослезились. Я же испытывал лишь раздражение.
— Зависть?
— Нет, мой император, — спокойно ответил Авсоний, — всего лишь наблюдательность. Я слышал эту историю из уст другого христианина, и выглядела она менее красочно и гораздо короче. Все эти истории о чудесах постоянно обрастают новыми подробностями. И это не может не настораживать. Но более всего меня озадачили слова, которые повторяют все христиане без исключения. По их утверждению, все люди равны перед Богом. Однако, при этом, они выстраивают некую лестницу к Богу, где располагаются те, кого они называют «святыми». И здесь у меня возник простой вопрос, который я задал одному из христианских проповедников: «В какой части этой лестницы окажется простой человек после своей смерти? Может ли он считаться равным святым?»
— И что же? — заинтересовался император.
— Ничего. Общие слова о том, что я подвергаю сомнению саму веру в Единого Бога, когда я лишь указал на противоречие. Слова о «Вере», наиболее часто используются христианами в случаях, когда они не в состоянии дать внятный ответ. В таких случаях, я обычно отвечал, что готов принять Бога, но не суждение человека не явившего мне ясность своей мысли. Ту же лестницу что ведёт к Богу, они воздвигли меж себя. Порой очень сложно разобраться на какой ступени находится иной христианин.
— Ты Авсоний, как я посмотрю, невысокого мнения о христианах?
— Среди них есть весьма просвещённые люди. Беседа с ними доставляла мне подлинное удовольствие. Но в целом, я скорее готов признать эту религию опасной.
— Опасной?
— Христиане непримиримы к своим противникам и порой с откровенной ненавистью набрасываются на тех, кто решается им возразить.
— Твоё суждение заслуживает внимания, — голос и весь облик императора выдавал задумчивость, — однако я слышал от Евсевия и более мудрые речи.
— Евсевий? — на губах Авсония показалась едва заметная усмешка. — Как- то раз я слышал рассказ из уст моего императора о том, как перед самой битвой ему пришло видение. Наутро он вызвал ювелиров и художников которые в точности воссоздали это видение. Даже сейчас я вижу плоды этого видения на твоём знамени.
Недавно я имел и другую беседу, где меня уверяли в ином. Со слов Евсевия христианам предстаёт картина пылающего креста, который заслонил солнце от тебя и твоей армии.
Император расхохотался. Авсоний всего лишь улыбнулся.
— Это ли не свидетельство лицемерия? Разве Евсевий не слышал твой рассказ?
— Безусловно, — не мог не согласиться император. И сделал он весьма весёлым голосом, так как всё ещё смеялся. — Но ты забываешь Авсоний о том, как нужна нам порой такая маленькая ложь. И тем не менее, противоречий множество. А они способны разрушить любые начинания. Поэтому я желаю отправить тебя в Никею. Очень скоро там соберутся все известные христианские проповедники. Особо хочу отметить Ария. Его ненавидят многие. Я хочу знать, за что именно. И чем его суждения отличаются от суждений других проповедников. Встреться с ним.
Поговори. Я сам приеду в Никею. К тому времени, я должен знать всё, ибо мне предстоит сделать нелёгкий выбор.
Глава 9
Сенатор Тит Максим, о котором упоминали императору, в это самое время, а было далеко за полдень, входил в дом своего давнего друга Публия Скапулы. Это был человек шестидесяти лет с мягкими чертами лица и небольшой лысиной на голове. На его лице была заметна отчётливая обеспокоенность. Его проводили в зал для гостей. Устроившись на роскошном ложе, он стал дожидаться друга. Один из рабов поднёс к нему маленький столик. Следом появилась ваза с фруктами. Тит Максим успел отведать кисть винограда когда раздался весёлый голос Скапулы.
— Рад, что ты верен своим вкусам!
Следом за Скапулой, как и обычно, шёл юный раб с опахалом. Скапула занял ложе напротив. Раб же встал у него над головой и не переставал махать опахалом. Почти сразу же появился сын Скапулы, Квинт. Он только и сказал:
— Приветствую тебя, Тит Максим!
Затем сразу исчез. Скапула повернул голову в сторону друга и мягко произнёс:
— Не держи на него обиду. Он даже меня перестал видеть. Все его мысли занимает новая рабыня. Он только и делает, что обхаживает её. Приставил к ней несколько слуг для того чтобы они привели её в приемлемый вид.