Флэш по-королевски
Шрифт:
— Сюда! Сюда! — завопил Карл-Густав. — Ко мне, парень!
Но даже за целое королевство я не в силах был сделать этого: рука моя слабела под ударами Штарнберга. Один из них мне удалось остановить буквально в дюйме от лица. Он снова занес саблю — и в тот же миг замер, повернувшись к решетке. С лестницы доносились крики.
— На помощь! — кричал Карл-Густав. — Скорее! Сюда!
Руди выругался и отпрыгнул к двери; крики и звуки шагов слышались все сильней. Он колебался одно мгновение, потом посмотрел на меня.
— В другой раз, черт тебя побери, — воскликнул он. — Au revoir, [62] ваше высочество! — и с маху запустил в меня саблей. Вращаясь, она пронеслась у меня над головой и зазвенела о камень, но я инстинктивно подался назад, поскользнулся и покатился по плитам. Боже, они же идут под уклон! Скользя, я с ужасом вспомнил про туннель и его жуткую воронку. До меня донеслись запоздалое предупреждение Карла-Густава и издевательский смех Руди; по мере того как я скользил, отчаянно стараясь зацепиться за камни, их голоса начали удаляться. Остановиться не получалось, на секунду моя нога застряла, и меня, беспомощного, словно треску на разделочной доске, развернуло. Теперь я скользил головой вперед; перед моими глазами разверзлась жуткая черная дыра, потом голова зависла над пустотой, руки хватали воздух, и я с воплем свалился в бездну. «О, Боже, вся жизнь в помойную яму!», — пронеслось у меня в голове, пока я летел навстречу верной гибели.
62
До свидания (франц.).
Тоннель шел под углом, и, летя вниз, в черную тьму, я бился о его стены плечами, коленями, бедрами. Охваченный паникой, я не представлял, что ждет меня — но это явно был жуткий, невыразимо страшный конец: я низвергался в вечную тьму, в глубины преисподней, без всякой надежды на спасение. Все ниже и ниже; мой собственный дикий вой звучит у меня в ушах… еще ниже, ниже… и тут с сокрушительной силой я врезаюсь в ледяную воду и камнем иду ко дну. Погружение постепенно замедляется, и вот я уже чувствую, что поднимаюсь наверх.
Какой-то момент, исполненный отчаянной надежды, мне казалось, что я вынырну на поверхность Йотунзее, но, не успев даже пошевелить ногой, я ударился спиной о стенку тоннеля. Боже! Я пойман, как крыса в капкан — в трубе слишком тесно, чтобы развернуться, и, застряв вниз головой, мне остается только захлебнуться!
До сих пор удивляюсь, как я не сошел с ума в тот момент. Должен заявить, что храбрый человек в тот момент сдался бы, осознавая бесполезность борьбы. А вот моя подсознательная, врожденная трусость заставляла меня барахтаться и цепляться, ломая ногти, за стенки трубы. Падая в воду, я не успел набрать воздуха, нос и рот уже залило, и тут мои шарящие пальцы нашли вдруг выступ. С удесятеренной силой отчаяния я подтянулся к нему и обнаружил за ним следующий и снова подтянулся; потом силы оставили меня, и я почувствовал, что переворачиваюсь на спину. Я глотнул воды, удушье раздирало мою грудь, а тело немощно билось о стенки тоннеля. «Боже, Боже, не дай мне умереть, не дай мне умереть!» — проносилось У меня в голове, но я умирал, да, умирал…
И тут, какими-то остатками изменяющих мне чувств я ощутил, что голова моя уже в не в трубе, только грудь и остальное.
Я не мог четко осмыслить этот факт, помню только, как мои руки оказались на уровне лица, то есть, по сути, за горловиной трубы, и с маниакальным усилием уперлись в каменные края моей ловушки. Должно быть, мне удалось вырваться, поскольку в следующий миг, идя вверх, я притерся к наружной стенке тоннеля. В ушах звенело, перед глазами метались красные круги, но я чувствовал, что поднимаюсь, поднимаюсь… В моем гаснущем сознании промелькнула мысль о медленном воспарении в небо. И тут я ощутил на щеках воздух — холодный, кусающий ветер — только на секунду, прежде чем погрузился снова. Но даже полумертвый, я еще смог управлять членами, и вот голова моя снова вынырнула, и, подгребая руками, мне удалось удержаться на поверхности. Когда зрение восстановилось, я разглядел усыпанное звездами небо с большой, холодной белой луной, а вокруг простирались воды Йотунзее, к коим я добавлял содержимое своего желудка.
Кое-как продержавшись на плаву до того благостного момента, когда боль от удушья прошла и сознание вернулось, обретя способность подсказать, что ледяная вода может снова отправить меня на дно. Пыхтя и отплевываясь, я вяло заработал руками и огляделся: справа простиралась гладь озера, зато слева темнела, уходя ввысь, махина скалы Йотунберг с таким манящим и гостеприимным замком на ней. До острова было буквально ярдов двадцать; собрав остатки сил, я замолотил по воде, и по милости Божией, там где я подплыл, оказалась отлогая полоска. Взобравшись на нее по грудь, я потихоньку выполз на берег и лежал, беспомощный как ребенок, уткнувшись лицом в этот благословенный мокрый камень, впадая в забытие.
Полагаю, я пролежал всего лишь несколько минут, но, возможно, душевное потрясение от пережитого ужаса оказалось сильнее физического, так как следующее, что я помню, это как бреду по краю воды, не понимая, кто я и где нахожусь. Я сел и постепенно память вернулась, подобно жуткому кошмару — мне потребовалось несколько минут, дабы убедить себя, что я все еще жив.
Сейчас, возвращаясь к происходившему, уже понимаю, что с момента, когда я соскользнул в воронку до спасения на берегу Йотунберга прошло не более двух минут. Инерция падения иссякла за пару футов до горловины трубы, и по чистому везению я выкарабкался наружу и всплыл на поверхность. Случилось чудо, без сомнения, но оно воистину пугающее. Если я трус, то нет ли на то весомых причин? Только тому, кто сам умирал, знаком настоящий страх смерти, и мне, клянусь Богом, он знаком. Мне до сих пор страшно: всякий раз, переев сыра или лобстеров, я стараюсь не спать ночью, ибо как только проваливаюсь в сон, ко мне с неотвратимостью судьбы возвращается воспоминание, как я захлебываюсь, болтаясь вверх тормашками в той адовой канаве под Йотунбергом.
Но, едва поняв, что не умер, я тут же сообразил — я быстро наверстаю упущенное, если останусь сидеть здесь, замерзший и обессиленный. Когда я так внезапно покинул сцену действия, мой слух успел уловить, что приближается помощь. Допустим, Крафтштайн и его подручные потерпели фиаско, а Руди нашел свой честно заслуженный конец в схватке. Какая приятная мысль: может, они скинули его в трубу вслед за мной? Мне трудно было представить другого человека, которому бы я с такой силой желал подобной судьбы. Так или иначе, они, скорее всего, освободили из оков Карла-Густава и теперь торжествуют. Как отреагируют они на мое появление? Для них это может быть ударом — после того, как я вроде бы столь очевидно погиб. Не возникнет ли у них желания исправить эту ошибку? Нет, наверняка нет — не после того, что я для них сделал. Действительно ведь сделал, хотя, в основном, не по своей воле.
Так или иначе, выбора нет. Если я останусь здесь, то замерзну насмерть. Нужно попытать судьбу и идти в замок.
С места, где я находился, была видна дамба, в сотне ярдов впереди, а пройдя немного вокруг замка, я смог разглядеть и подъемный мост. В воротах замка я заметил фигуры людей, выглядевших точь-в-точь как «вёльсунги». Подойдя поближе, я убедился, что так оно и есть, и стал кричать и взбираться по скалистой тропинке, ведущей к подножью моста.
Трое изумленных крестьян помогли мне взобраться наверх и проводили через засыпанную обломками арку в холл. Боже, что за побоище! Крафтштайн лежал у лебедки с размозженным черепом, его могучие ладони скрючились, словно когти. Мне припомнилась их хватка, и я вздрогнул. Рядом валялось еще с полдюжины тел: выходит, Заптен сдержал слово — выживших среди йотунбергского гарнизона не было. В центре холла застыла лужа крови, в ней лежал тот малый, который жаловался Крафтштайну на скуку — что ж, теперь однообразие ему не грозит. Запах пороха бил в ноздри, а легкое облачко дыма еще висело под потолком.
Крестьяне усадили меня на скамью, и пока один помогал мне снять мокрую одежду — второй раз за ночь — другой промыл и перебинтовал саднящую рану в предплечье. Третий же — практичный парень — сообразив, что мне нужно во что-то одеться, стаскивал вещи с одного из трупов. Он выбрал того, который был застрелен в голову, и проявил любезность, не слишком заляпавшись кровью. Не могу сказать, что испытал отвращение, натягивая шмотки покойника — напротив, они пришлись как раз в пору.
Потом мне дали фляжку со шнапсом, я залпом влил в глотку половину и сразу ощутил тепло, растекающееся по членам. Я плеснул немного на ладонь и растер лицо и шею — фокус, которому научил меня в Афганистане Макензи — ничто другое не помогает так от переохлаждения, если вам, конечно, не жаль спиртного.