Флэшбэк
Шрифт:
— Почему Бочка Смеха?
— Он был пилотом, довольно долго, пока однажды не забыл застегнуть ремни. Глупая случайность… Он сделал бочку и выпал из кресла. Неплохо, да? Его мотало в кабине неуправляемого самолета, и буквально в сантиметрах от земли ему удалось выровнять машину и сесть, но еще полгода у него было не в порядке с головой. С тех пор он не мог вертеться даже в кресле. Связался с какими-то мелкими мошенниками и шантажистами, кому-то бил морды…
— Понятно. Вот только удивительно, что для такого дела наняли подобное ничтожество…
— Ему все равно светили сапоги из цемента, — пренебрежительно махнул рукой Йод. — Он получил оружие, которое само выполнило бы свою задачу. А его предназначили в жертву, мелкую рыбешку никто искать не будет. Удивляет же совсем другое…
— Да… Почему его убили до того, как он выполнил задание…
— Именно. Это бессмысленно.
— Разве что заказчик и исполнитель — разные епархии.
— Только так. Кто-то заказал, кто-то другой помешал.
— Отменное виски, — сказал я, допив последнюю каплю из стакана.
Йод наклонился и схватил бутылку. Я слабо запротестовал, а он сделал вид, что не слышит моих возражений. На этот раз я добавил кубик льда.
— Как я понимаю, — он поднял свой стакан, — тебе нужно выяснить два вопроса: кто нанял, и кто вмешался. Так? Оба одинаково важны… — Он посмотрел в потолок. Я кивнул. — Поскольку у того, кто спас Гайлорда, могут быть в отношении него иные планы, а этого Ричмонд не любит. Я верно говорю?
— Вернее некуда… — заверил я его. Влив в рот все содержимое стакана, я несколько мгновений подержал его на языке, затем глотнул, сделал глубокий вздох и поднялся с кресла. — Безмерно тебе благодарен, — сказал я, протягивая руку Эйльбахеру. — Если что-то потребуется…
Он состроил такую физиономию, словно хотел сказать: «Обижаешь, брат!», так что я лишь крепко пожал ему руку и сунул диск в карман. Дежурному, похоже, кто-то уже сообщил о моем уходе, поскольку он стоял, вытянувшись, словно в последней стадии столбняка. Воздержавшись от идиотских замечаний, я вежливо с ним попрощался и направился пешком в «Коралловый Грот». Я слегка задумался и потому, лишь войдя в заведение, понял, что обстановка здесь полностью отличается от того, что я ожидал там увидеть. Стены явно раскрашивала компания расшалившихся ребятишек, по потолку словно потоптался грязными ботинками пьяный великан, оставив на нем глубокие следы каблуков; часть столиков тонула в полумраке, в то время как другие были залиты ярким светом, словно операционные столы. Одним словом — дизайнер постарался довести пропускную способность заведения до максимума. Во всяком случае, наверняка нельзя было даже мечтать об интимном свидании или серьезном разговоре в «Коралловом Гроте». Я потратил немало сил на поиски Тады, пока один из проходивших мимо официантов не ткнул бесцеремонно большим пальцем куда-то себе за спину. Я подошел к ней, размышляя над тем, веселиться мне или злиться. Она явно веселилась.
— Удивлен? — спросила она.
— Пожалуй, да. Не слишком понимаю идею этого заведения.
— Шок. — Она пожала плечами. — Только и всего. С самого порога посетителя должны преследовать абсурд, неожиданности… В «Коралловом Гроте» не бывает завсегдатаев, сюда приходят один раз, потом, во второй раз, приводят кого-нибудь еще, и все.
— И чем же так удивляют посетителей?
— Чем только можно. Отменные напитки и отвратительная еда. Второразрядный стриптиз и плейбои высшего качества, выставки…
— Раз ты сказала «отменные напитки», мне пока этого хватит, — прервал я ее и огляделся по сторонам. — Интересно, здесь удивляют посетителей быстротой обслуживания, или нужно продырявить потолок, чтобы…
— Слушаю вас? — послышалось слева от меня. Я повернулся к официанту. Тот самый, который большим пальцем показал на одну из звезд мирового балета одному из лучших детективов вселенной.
— Что сам пьешь? — спросил я его.
— «Клеловач»… — ответил он.
— Его еще делают? — спросил я. — Я думал, в Югославии больше не осталось можжевельника. Гм… А что еще?
— Еще я люблю «сайд-кар», но с «аурум» вместо «куантро», — ответил он, внимательно глядя на меня.
Я кивнул:
— Могу себе представить. И нёбо не раздражает.
— На десерт люблю лейпцигский бальзам, — вызывающе сказал он.
— Но с крепким сладким кофе, — быстро добавил я. '
Он набрал в грудь воздуха.
— Вам говорит что-нибудь название Клостерней-бург? — спросил он.
— Разумеется, — обрадовался я. — Там до сих пор живет Хагги Клафф? И все еще не может простить тех, кто лучшим лимузиновым деревом считает дубовую древесину из Тронсэ?
— Все верно, сэр. Если позволите, я займусь приготовлением чего-нибудь особенного для вас?
— Именно об этом я и мечтаю. И что-нибудь для дамы…
— Прошу прощения, но это мой коктейль, из моих напитков, и я делаю его только для своих гостей. Со всем к вам уважением, мадам… — Он поклонился Таде и удалился.
Она радостно захихикала и коснулась моей руки.
— Так тут всегда, так что не волнуйся. Удивление, ошеломление, возбуждение, осмеяние… Это основные лозунги данного заведения. Взгляни на этот «Бюллетень абсурда». — Она подвинула мне напечатанный красивым шрифтом листок; я бросил взгляд на текст:
«Еще двадцать лет назад в железнодорожных вагонах Польши (Центральная Европа) висели правила для пассажиров, в которых, в числе прочего, можно было прочитать:
Запрещается без разрешения проводника передвигать спинки сидений. Запрещается езда на крышах, сцепках и т. д. После прибытия на конечную станцию пассажиры обязаны (sic!) покинуть вагоны».
Я посмотрел на Таду.
— Это вершины абсурда, еще одно чудачество «Грота». Но скажи мне, что это за лимузиновое дерево?
— Ха! Это лучшее сырье для изготовления бочек и чанов, предназначенных для выдержки благородных вин и коньяков. Одни предпочитают дуб из бывшей провинции Лимузин, другие — из леса Тронсэ. Вот и все.
Она внимательно и серьезно смотрела на меня. Посмотрел и я на нее. Маленький, пушистый, легкий, словно из семян одуванчика, беретик-шапочка, сидевший слегка набекрень, придавал ее лицу задорный или, может быть, слегка заносчивый вид. Серо-зеленые глаза были созданы для смеха, женщины с такими глазами шагают по жизни радостно и бодро и чаще всего еще до сорока лет испытывают сильнейший душевный надлом, после чего кончают прыжком в пропасть. Иногда, хотя и редко, они доживают до почтенного возраста и становятся чудесными симпатичными старушками, в глаза которых влюбляются невинные юноши.