Флорентийская чародейка
Шрифт:
В промежутках между морскими набегами Дориа вел неустанную борьбу со своими политическими противниками — семействами Адорни и Фрегози, которые пытались лишить его влияния.
— Но у меня есть корабли, — продолжал Дориа, и, невзирая на присутствие дам (возможно, потому, что они были в мужском платье), позволил себе запальчиво добавить: — А у них даже пенисы — и те, наверно, отсохли, не правда ли, Чева?
На что его помощник, татуированный бык Чева Скорпион, зардевшись, ответил:
— Ваша правда, адмирал. Я вроде у них ничего такого не заметил.
Дориа повел гостей в библиотеку и там показал им то, что никто из них, в том числе и Аго, чей родственник имел к этому прямое отношение, не видел, — «Введение в космографию» — плод труда монаха-бенедиктинца, лотарингского картографа Вальдземюллера. К «Введению» прилагалась карта под названием «Птоломеева система мира и изыскания Америго Веспуччи и прочих путешественников».
Карта была огромных размеров. Ее расстелили на полу библиотеки. На карте Птоломей и Америго были изображены в виде колоссов; они, словно
Эти слова растрогали Аго до слез. Ему пришло на ум, что в лице кузена сама судьба ведет его к новой жизни, хотя, будучи по натуре домоседом, он всегда относился к Америго несколько пренебрежительно, считая его чуть ли не фантазером и обманщиком. Он не был с ним близок, да и не очень к этому стремился. Они были слишком разные. Теперь же вдруг оказалось, что бродяга Америго — гений, имя его присвоено Новому Свету, и это вызвало у Аго почтительный трепет.
Мало-помалу и как бы невзначай, с бесконечными оговорками насчет того, что сам он путешествовать не расположен, Аго стал выпытывать у Дориа подробности, связанные с открытиями своего родственника. Он впервые услышал такие слова, как Венесуэла и Веракрус. Кара-Кёз между тем изучала карту. Названия новых мест звучали для нее как мантра, как заклинание или амулет, который принесет ей исполнение желаний. Она жадно ловила каждое незнакомое слово:
— Вальпараисо, Номбре-де-Диос, Касафуэго, Рио-Эскондидо, — перечислял Аго, стоя на четвереньках над картой. — Теночтитлан, Кетцалькоатль, Тецкатлипока, Монтесума, Юкатан…
— А еще Эспаньола [56] , Пуэрто-Рико, Ямайка, Куба, Панама, — вторил ему Андреа Дориа.
— Я никогда не слышала этих слов, — отозвалась Кара-Кёз, — но они указывают мне путь домой.
Аргальи больше не было рядом. «По крайней мере, он умер дома, защищая то, что любил», — как выразился Дориа, подняв бокал в память об усопшем. По сравнению с Аргальей Аго был никудышным защитником, но Кара-Кёз понимала, что другого у нее нет. С ним ей и придется отправиться в свое последнее путешествие — с ним и с Зеркальцем. Им суждено стать ее опорой и защитой на последнем отрезке странствия. От Дориа они услышали, что все западные мореплаватели, а также правители Испании и Португалии твердо верят в существование водного пути, проходящего где-то посередине новых земель, с выходом в Гангейское море, и упорно ищут его. На какое-то время можно было бы остановиться на Эспаньоле или на Кубе — там колонисты чувствуют себя в безопасности: есть еще и Панама, — говорят, и там не так уж плохо. Во всех этих местах аборигенов держали под контролем. Многие из них были обращены в христианство, хотя и не понимали языков христианского мира. На Эспаньоле их насчитывался миллион, на Кубе — два. Береговая линия в любом случае была безопасна, постепенно расчищались и внутренние регионы. За определенную плату можно было получить каюту на одной из каравелл, отплывавших из Кадиса или Палос-де-Могеры.
56
Одно из названий острова Гаити в колониальный период.
— Я еду, — объявила принцесса. — И подожду, пока в Новом Свете будет найден проход. Столько смелых людей уже ищут его, и, верю, он будет скоро найден.
Она выпрямилась, ладони ее согнутых в локтях рук раскрылись навстречу небу. Лицо ее, словно озаренное неземным светом, напомнило Андреа изображения Христа, творящего чудеса в Назарете: приумножение хлебов и рыб или чудесное воскрешение Лазаря. Лицо Кара-Кёз выражало точно такое же напряжение, как тогда, когда она зачаровывала Флоренцию, только горе и утраты сделали его более печальным. Магические чары ее шли на убыль, но она была полна решимости применить их все без остатка, чтобы заставить события развиваться в соответствии со своими намерениями, была готова бросить всю силу воли и волшебства на то, чтобы срединный пролив был наконец открыт. Она стояла перед Андреа в коротком оливкового цвета плаще, в плотно облегающих панталонах; коротко подстриженные волосы окружали ее лицо темным ореолом, и адмирала вдруг охватило чувство благоговейного восхищения. Он опустился на колени, коснулся рукою кончика ее мягкого сапога и после минутного молчания произнес: «Мой корабль доставит вас в Испанию».
Все оставшиеся годы — а он дожил до глубокой старости — не проходило и дня, чтобы Дориа не вспомнил об этом своем поступке, но так и не мог решить, что его заставило опуститься перед ней на колени. Зачем он это сделал? То ли затем, чтобы получить от нее благословение, то ли с тем, чтобы дать его; то ли из желания почтить ее как некое божество, то ли из потребности защитить? Хотел ли он этим жестом выразить восхищение ее мужеством или намеревался призвать ее отказаться от рокового шага? Ему вспомнился Иисус в Гефсиманском саду: должно быть, именно так, как она, смотрел Он на своих учеников, уже зная, что Ему уготована смерть.
В то утро, когда легендарный боевой корабль корсаров «Кадолин», ныне принадлежащий Дориа, под флагом покровителя Генуи святого Георгия отчалил из Фассоло под командованием Чевы Скорпиона с тремя пассажирами на борту, море было затянуто плотной пеленой тумана. Прощаясь, Андреа Дориа сдержал волнение, которое ранее заставило его пасть на колени. Вместо напутствия он сказал: «Для человека действия библиотека кажется излишней роскошью. Благодаря вам, принцесса, она обрела свою цену и смысл». У него возникло ощущение, что Кара-Кёз после прочтения «Введения» Вальдземюллера и изучения карты сама становится частью этого великого сочинения, что она покидает материальный мир, с его землей, водой и воздухом, и уходит в мир бумаги и чернил; что плавание через Великий океан приведет ее не на Эспаньолу в Новом Свете, а на страницы книги. Он был убежден, что больше никогда не встретится с нею ни в Старом, ни в Новом Свете, что Смерть уже соколом опустилась ей на плечо и пребудет там еще какое-то время, пока ей, Смерти, не наскучит путешествовать.
«Прощайте», — сказала Кара-Кёз, и растворилась в белом тумане. В положенное время Чева привел «Кадолин» обратно в Фассоло, но было видно, что радость жизни потеряна для него навсегда. Примерно через два года Дориа услышал об открытии Магелланом бурного пролива в южной оконечности Нового Света. До конца долгой жизни Андреа Генуи так и не достигли какие-либо вести о принцессе и месте ее пребывания. Однако спустя пятьдесят четыре года после того, как Кара-Кёз отплыла в Новый Свет, у ворот виллы Дориа появился молодой желтоволосый оборванец, назвавший себя ее сыном. К тому времени Андреа Дориа уже тринадцать лет как покоился в земле, а виллу занимал его внучатый племянник Джованни. Он носил титул герцога Мелфи и стал основателем влиятельного клана Дориа-Памфили-Ланди. Если Джованни когда-нибудь и слышал историю принцессы из рода Тимура и Темучина, то к тому времени он о ней благополучно забыл и велел прогнать бродягу. После этого молодой Никколо Антонино Веспуччи, названный так в память о двух близких друзьях отца, отправился, как говорится, мир посмотреть и себя показать. Он пускался в плавание иногда как член команды, иногда просто в качестве бесплатного пассажира, прячась в рундуке. Он научился говорить на множестве языков, а также приобрел другие — не всегда дозволенные — навыки, помогавшие ему находить средства к существованию. Главное же — он сумел скопить неисчислимое количество всевозможных историй: о том, например, как унес ноги от каннибалов Суматры, или о жемчужинах Брунея величиной с голубиное яйцо, или о своем бегстве от турок и путешествии зимой вверх по Волге до самой Москвы; о переправе на утлой лодчонке-дxoy через Красное море, об обычае полиандрии в одной из частей Нового Света, где женщине можно иметь семь мужей, а мужчине запрещено жениться на девственнице, и о паломничестве в Мекку под видом мусульманина, а еще о том, как они с великим поэтом Камоэнсом оказались жертвами кораблекрушения в устье реки Меконг и он спас для мира «Лузиады», сумев доплыть до берега, держа высоко над водой руку с зажатыми в пальцах листками стихов этой знаменитой поэмы.
О себе же самом людям, встреченным им во время скитаний, он говорил, что его собственная история не менее удивительна, чем все им рассказанное, однако она предназначена для ушей лишь одного человека на этой земле; что однажды он обязательно встретится с ним лицом к лицу и тогда получит все то, чего заслуживает по праву рождения. А еще говорил, что его хранит могущественное заклятие, сулящее благо всем, кто ему помогает, и несущее гибель его противникам.
— Все очень просто, о хранитель вселенной, — сказал он Акбару при свидании у Ануп-Талао. — Дело в том, что вследствие скачкообразной хронологической ситуации в Новом Свете, иначе говоря, благодаря переменчивой природе времени в той части земли, моя чародейка-мать сумела продлить себе молодость. Если бы она не потеряла надежду на возвращение, не утратила бы волю к жизни и не позволила бы смертельному недугу одолеть себя, чтобы хотя бы в смерти воссоединиться с родными и близкими, то, возможно, прожила бы еще лет триста. Когда она была уже при смерти, сокол влетел в окно ее спальни и уселся у изголовья. Перелет этой великолепной птицы из Старого Света в Новый явился последним явленным ею чудом, и когда он вылетел из окна, мы поняли, что он уносит ее душу В то время мне шел двадцатый год, но когда она спала, то скорее выглядела как моя старшая сестра, а не матушка. Правда, отец и Зеркальце старели как обычные люди. Ее чар уже не хватило ни на то, чтобы остановить для них время, ни на то, чтобы изменить географию той части Земли: срединный проход через материк так и не был открыт, и Новый Свет стал для нее западнёй. Поэтому она решила умереть.
Император молчал. Его лицо было непроницаемо. А воды Ануп-Талао продолжали волноваться. Наконец Акбар глухо произнес:
— И это всё? Ты хочешь, чтобы мы в конце концов поверили, что она научилась останавливать время?
— Только для своего тела. Лишь для себя, — ответил Могор.
— Да, это и вправду явилось бы великим даром, окажись такое возможным, — сухо сказал император и, поднявшись, направился во дворец.
Ночью Акбар сидел на самой верхней площадке Панч Махала и слушал темноту. Он не поверил в историю чужеземца. Вместо нее он решил придумать свою, более достоверную. Он же давно доказал, что способен претворять в жизнь собственные фантазии. Что ему стоит выхватить из мрака и вытащить на свет божий правду, как он ее себе представляет? Иноземца он не желал больше слушать и, как всегда, решил слушать себя самого. Он направил своего крылатого вестника Воображение за океан, и посланник вернулся к нему с ответом. Вот так-то: теперь эта история принадлежала ему одному, и никому другому.