Форма воды
Шрифт:
– Эй, ты еще жив там? Или уже стоя спишь? Сколько ты сегодняшней ночью трахался, грязный ты тип?
– Синьора, я…
Ингрид ни на минуту не растерялась, а просто констатировала, без удивления или негодования:
– Ты не Джованни.
– Нет.
– Тогда кто?
– Я комиссар общественной безопасности, моя фамилия Монтальбано.
Он ждал обеспокоенных вопросов и был тут же разочарован.
– Ух, как здорово! Полицейский! И чего тебе от меня надо?
Она продолжала обращаться к нему на «ты», даже поняв, что разговаривает с незнакомым человеком. Монтальбано решил продолжать на «вы».
– Мне хотелось бы поговорить с вами.
– Сегодня после обеда никак не могу, но вечером я свободна.
– Хорошо, сегодня вечером мне подходит.
– Где? Прийти к тебе в управление? Скажи мне, где оно находится.
– Лучше
– Вроде твоей спальни? – В голосе женщины слышалось раздражение, видимо, она заподозрила, что на другом конце провода кретин, пытающийся ее клеить.
– Послушайте, синьора, я понимаю, что вы, совершенно справедливо, мне не доверяете. Давайте сделаем так: через час я буду в комиссариате Вигаты, вы можете позвонить туда и попросить меня к телефону. Хорошо?
Его собеседница ответила не сразу, она раздумывала, потом решилась:
– Я тебе верю, комиссар. Где и когда?
Они договорились встретиться в баре «У Маринеллы», где в условленный час, в десять вечера, наверняка было пусто. Монтальбано просил ее никому ничего не говорить, даже мужу.
Особняк семьи Лупарелло находился у въезда в Монтелузу со стороны моря, построен он был в девятнадцатом веке, тяжеловесный, защищенный высокой каменной оградой с коваными воротами, которые сегодня были распахнуты. Монтальбано прошел по роскошной подъездной аллее и очутился у входа. На полуприкрытой двери красовался большой траурный бант. Комиссар просунул голову в щель, чтобы посмотреть, что происходит внутри: в вестибюле, весьма просторном, стояло человек двадцать мужчин и женщин, переговаривавшихся приглушенными голосами с приличествующим обстоятельствам выражением на лицах. Ему показалось неудобным пройти мимо них: кто-нибудь мог узнать его и задаться вопросом, зачем он здесь. Тогда комиссар двинулся в обход виллы и наконец нашел черный ход, запертый на ключ. Ему пришлось несколько раз нажимать на звонок, прежде чем ему открыли.
– Вы ошиблись. Для выражения, соболезнований – с главного входа, – ответила прислуга – смышленая пигалица в черном фартучке и наколке, – с первого взгляда определив его как лицо, не принадлежавшее к категории поставщиков.
– Я комиссар Монтальбано. Не могли бы вы сказать кому-нибудь из хозяев, что я здесь?
– Вас ждут, господин комиссар.
Она повела его по длинному коридору, открыла одну из дверей и знаком пригласила войти. Монтальбано оказался в библиотеке, тысячи книг в прекрасном состоянии аккуратнейшим образом были выстроены на высоченных полках. Большой письменный стол в одном углу, в противоположном – изящный уголок для приема гостей: столик и два кресла. На стенах висело всего пять полотен, и Монтальбано с волнением тут же угадал авторов. Крестьянин Гуттузо 40-х годов, вид Лацио кисти Мелли, пейзаж с разрушенными домами Мафаи, два гребца на Тибре Донги, купальщица Фаусто Пиранделло [16] . Изысканный вкус, выбор, обнаруживавший редкого знатока. Дверь открылась, показался мужчина лет тридцати в черном галстуке, элегантный, с на редкость располагающим лицом.
16
Названные художники объединяются не только значительностью дарования и важной ролью, которую они сыграли в художественных и эстетических исканиях 20-50-х гг. XX в., но и тем обстоятельством, что они одновременно работали в Риме. Гуттузо Ренато (1912-1987) – наиболее значительный представитель неореализма в итальянской живописи; родом с Сицилии. Мелли Роберто (1885-1957) – живописец и скульптор; Лацио – область Италии, где расположен Рим. Мафаи Марио (1902-1965) – один из основателей римской школы в живописи, близкой экспрессионизму; серия картин 30-х гг. «Demolizioni» создана под впечатлением от сноса кварталов в центре Рима. Донги Антонио (Donghi, 1897-1963) – римский живописец, в чьем творчестве важное место занимал пейзаж. Пиранделло Фаусто (1899-1975) – художник, принадлежавший в 30-е гг. к римской школе живописи, сын Луиджи Пиранделло.
– Я тот, кто разговаривал с вами по телефону. Спасибо, что вы пришли. Для мамы было очень важно с вами встретиться. Простите меня за беспокойство, которое я вам причинил. – Произношение было самое литературное.
– Что вы, никакого
– Об этом я уже говорил маме, но она продолжала настаивать. И не захотела объяснить мне причин, по которым сочла нужным, чтобы вас обеспокоили.
Он внимательно посмотрел на собранные в щепоть пальцы правой руки, словно впервые их видел, негромко откашлялся.
– Прошу вас, комиссар, будьте снисходительны.
– Не понимаю.
– Будьте снисходительны к маме, для нее это тяжелое испытание.
И направился к выходу, но вдруг остановился:
– Ах да, комиссар, хочу поставить вас в известность, чтобы вы не оказались в ложном положении. Мама знает, как умер папа и где он умер. Ума не приложу откуда. Она знала об этом уже два часа спустя после обнаружения тела. С вашего позволения.
У Монтальбано отлегло от души: если вдове все было известно, ему не придется изощряться и придумывать нечто маловразумительное, чтобы скрыть, какой непристойной оказалась смерть мужа. Он вернулся полюбоваться картинами. В его доме в Вигате у него были только рисунки и гравюры Кармасси, Аттарди, Гуида, Кордио и Анджело Каневари: ради них он жесточайшим образом урезал свою небольшую зарплату [17] . Большего он не мог себе позволить.
17
Кармасси Артуро (р. 1925) – художник и скульптор, возглавлявший художественное течение «Неформальная живопись», один из видов абстракционизма. Аттарди Уго (р. 1923) – художник, скульптор и писатель. Кордио Нино (1937-2000) – сицилийский художник, скульптор и график: Камиллери отзывался на его работы в печати. Каневари Анджело – скульптор и график, иллюстрировавший «Закатные сказки» Камиллери.
– Вам нравится?
Монтальбано быстро обернулся – перед ним стояла хозяйка: невысокая, на шестом десятке, вид решительный, лицо в мелких морщинах, не разрушавших тем не менее красоту черт, а, напротив, подчеркивавших великолепие зеленых глаз, ужасно проницательных.
– Садитесь, прошу вас. – И она направилась к дивану, пока комиссар устраивался в кресле. – Картины хорошие, я ничего не понимаю в живописи, но мне они нравятся, в доме их около тридцати. Их покупал мой муж, живопись была его тайной слабостью, как он любил говорить. К сожалению, отнюдь не единственной.
«Хорошенькое начало», – подумал Монтальбано и спросил:
– Вам лучше, синьора?
– Лучше, чем когда?
Комиссар смутился, он почувствовал себя словно перед школьной учительницей, которая гоняет его по трудному предмету.
– Ммм… не знаю, лучше, чем сегодня утром… Я слышал, что в соборе вам стало дурно.
– Дурно? Я чувствовала себя хорошо, разумеется, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Нет, друг мой, я сделала вид, будто упала в обморок, у меня богатый опыт. На самом деле мне пришла в голову мысль, что если бы какой-нибудь террорист взорвал на воздух церковь вместе со всеми присутствующими, по крайней мере десятая часть лицемерия, существующего в этом мире, кончила бы с нами свое существование.
Монтальбано не знал, что ответить, такое впечатление произвела на него прямота этой дамы. Он подождал, пока она сама продолжит разговор.
– Когда один человек объяснил мне, где нашли моего мужа, я позвонила начальнику полиции и спросила его, кто занимается расследованием и было ли вообще начато следствие. Начальник полиции назвал мне ваше имя, добавив, что вы порядочный человек. Я была поражена: неужели еще существуют порядочные люди? И поэтому попросила вам позвонить.
– Я могу только поблагодарить вас, синьора.
– Мы здесь не затем, чтобы обмениваться комплиментами. Я не собираюсь злоупотреблять вашим временем. Вы совершенно уверены, что убийство исключается?
– Более чем уверен.
– Тогда чем же вызваны ваши сомнения?
– Сомнения?
– Да-да, дорогой мой, у вас они должны быть непременно. Иначе как объяснить ваше нежелание закрывать дело?
– Синьора, я буду с вами откровенен. Речь идет исключительно о впечатлении, впечатлении, руководствоваться которым я не должен и не имею права, в том смысле, что, когда речь идет о смерти естественной, мои обязанности состоят в другом. Если вы не сообщите мне ничего нового, я сегодня же вечером ставлю в известность прокурора…