Формула первой любви
Шрифт:
Исмаилов, ни на кого не глядя, прошел между рядами и шлепнулся рядом с Людой — и та увидела, как абсолютно все девчонки обернулись назад и посмотрели на нее завистливыми взглядами.
Люда скосила глаза на Сеймура. Его профиль был таким точеным, хоть на монетах чекань. Ей почему-то вдруг сделалось холодно. Она поежилась, отвернулась от него, записала на полях тетради в клетку число и уставилась на доску, где Антонина уже чертила систему координат.
Все уроки Сеймур Исмаилов молчал.
На переменах девчонки 9-го «А» старались кучковаться рядом с Исмаиловым, который не замечал их или делал вид, что не замечает. В конце концов местная красавица Арина Дробышева не выдержала и обратилась к нему:
— Ну, и как тебе, Сеймур, в нашем классе?
— Никак! — отбрил ее Исмаилов.
Арина решила не обижаться и продолжила:
— А почему тебя к нам перевели?
— А чтоб тебе было о чем поговорить, — бросил ей он и вышел из класса.
— Подумаешь, какая важная птица! Нацмен! — крикнула ему вслед Арина.
Ответом ей был такой испепеляющий взгляд, что она очень пожалела о последнем вырвавшемся у нее слове.
— Ты, Аринка, язычок-то попридержала бы! — посоветовала ей Надя Власова. — Восточные люди — они горячие!
— Да какой он восточный? Полукровка! Метис! У него мамаша русская, а отец то ли кореец, то ли китаец, а может, вообще какой-нибудь из наших… бывших… Киргиз или казах.
— Это не имеет значения, — покачала головой Надя. — Честно говоря, я таких красивых людей вообще еще не встречала.
— Можно подумать, что ты очень много повидала за свою многотрудную пятнадцатилетнюю жизнь, — усмехнулась Дробышева.
— Много не много, а телевизор регулярно смотрю, журнальчики модные разглядываю и в Интернет, бывает, выхожу! Вот честное слово, по Сеймуру Исмаилову Голливуд плачет! Слышь, Людмилка, — Надя обернулась к Павловой, — как он тебе?
— Кто? — переспросила Люда, хотя прекрасно поняла, о ком идет речь.
— Кто-кто!! Ясное дело — Исмаилов! Как он? Чего говорит?
— Ничего не говорит. Молчит.
— А ты?
— Что я?
— Сама с ним поговори!
— Я?… А о чем с ним разговаривать?
— Ну… Придумай что-нибудь! Попроси химию списать.
— С ума сошла! Мы же уже по учебнику десятого занимаемся! — возмутилась Люда и почему-то покраснела.
— Да это я так… К примеру… — с досадой махнула рукой Надя. — После химии русский будет, так ты можешь, например, спросить, как он знаки в упражнении расставил. Русский нам одинаково преподают: программа одна и та же.
— Может, им другое упражнение задавали… — засомневалась Люда.
— Вот и завяжи разговор: мол, то… да се… да ой-ей-ей…
— С чего ты взяла, что он мусульманин? — подскочила к Наде Дробышева. — Ты это точно знаешь?
— Ну тебя, Аринка! — рассмеялась Власова. — Это я так… Откуда мне знать, какого он вероисповедания! Может, он вообще воинствующий атеист!
После уроков к Люде домой опять заявился Пономаренко.
— Ну как Сеймур? — спросил он прямо с порога.
— Нормально, — ответила Люда.
— С кем посадили?
— Представь, со мной.
— Да ну! А почему?
— Ты же знаешь, что я с пятого класса одна сижу за партой. Других свободных мест нет.
Пономаренко Людино сообщение явно не понравилось.
— Могли бы и рокировку какую-нибудь провести! — недовольным голосом заметил он. — Посадили бы к Кондратюку, чтобы тот его сразу под свой жесткий контроль взял.
— Чего его брать? Сидит себе тихо — никого не трогает.
— И что, скажешь, не выступает?
— Говорю же, сидит тихо. Молчит.
Вова с трудом запихнул свое большое тело в кресло, сложил руки на пухлом животе и заключил:
— Это он пока молчит. Пока не привык.
— А что он обычно делает, ну… когда привыкает?
— Говорю же, выступает: высмеивает всех, издевается.
— Знаешь, Вова, — Люда с сожалением окинула взглядом огромную фигуру Пономаренко, плотно сжатую со всех сторон маленьким креслом, — если он смеялся над тобой, то… ты, конечно, извини, но он прав!
— Да? — Вова хотел резво вскочить, но изящная мебелина не позволила. Он еще пару раз дернулся и счел за лучшее остаться внутри кресла. — И это говоришь мне ты, которая… для которой… С которой я провел все свое детство. — Он не договорил и безнадежно махнул рукой.
— Да, Вовка, именно я это и говорю, и всегда говорила, что если ты не перестанешь трескать все подряд десять раз на дню, то над тобой будут издеваться все, а не только Исмаилов! И не вздумай мне ничего говорить про свои гены, — не дала она вырваться возражениям из Вовиной широкой груди. — Нормальные у тебя гены, как у всех. И родители у тебя нормального объема!
— Ты просто не видела мою бабушку, которая в Могилеве живет! — затравленно пролепетал Пономаренко, но Люду его жалкий вид не остановил:
— Сто раз уже видела ее фотографию! Забыл, что ли? Не будешь же ты всю жизнь предъявлять всем для оправдания портрет своей могучей бабушки из Могилева! В общем, так: с завтрашнего дня начинаем бегать по утрам! Мне тоже не повредит!
— Как это по утрам? Утром же в школу надо! — Пономаренко так огорчился, что пробкой выскочил из сжимавшего его кресла. — Утром — это я не согласен! Во сколько же надо вставать, чтобы бегать?