Формула смерти
Шрифт:
Не прошло и четверти часа, как в букинистический магазин вошел розовощекий старик с толстой темно-синей книжкой. Продавец за кассой молча указал пальцем на Сиверова и тут же вновь углубился в чтение.
– Вам повезло, – затараторил розовощекий. Глеб взял том в руки. «Смоленский и Горелов. Вирусы, вирусоподобные формы существования органической материи и среды их обитания».
– Сколько? – спросил Глеб.
– Это лучшее, что только издавалось в Союзе по вирусологии, – закатил глаза старик, и щеки его порозовели пуще прежнего. – Двадцать
– Десять, – спокойно назвал свою цену Глеб. Розовощекий быстро глянул на букиниста, но тот сделал вид, что происходящее его не касается.
– Пятнадцать.
– Я не торгуюсь просто так, я покупаю. Зеленая десятка зашелестела в руках Глеба. Вид денег на некоторых людей действует магически. Розовощекий глубоко вздохнул и звонко хлопнул ладонью по твердой обложке.
– Десять так десять. Наверное, сегодня ваш день, молодой человек.
Сиверов сунул том под мышку и положил российскую сотню на кассовый аппарат.
– И ваши комиссионные. Старик не возражал.
– Если понадобится книжка, приходите, любая отыщется. Даже если вы попросите прижизненное издание Шекспира, я знаю, у кого его достать, – старик приподнял очки, скептически оглядел Сиверова, облик которого абсолютно не вязался с купленной книжкой. Глеб мало походил на студента или преподавателя вуза. – Погодите, покупка должна быть упакована.
Старик все делал не спеша, и Глеб даже подумал:
«Если за ним придет смерть, букинист заставит ее прождать, как минимум, полдня».
Из-под прилавка букинист извлек трубку кичевых обоев, темно-красных с золотым тиснением.
«Такими только стены в борделях оклеивать».
Букинист загнул уголки обертки, книжка теперь походила на огромную конфету. Тесемкой телесного цвета, завязанной на бантик, продавец довершил картину.
– Теперь вам не стыдно и по улице пройтись, все завидовать станут.
Глеб откланялся. Он чувствовал себя идиотом, книжка была слишком большой, чтобы спрятать ее под полу куртки. Прохожие оборачивались: для коробки конфет великовата, для торта маловата. Глеб быстро нашел выход: он сбежал в подземный переход и купил букет из пяти роз в шелестящей целлофановой обертке.
– Вы для любимой или жене покупаете? – задала некорректный вопрос торговка цветами.
– Разве существует разница между букетами для жены и для любовницы?
– Конечно! Если любимой, я завяжу букет красной ленточкой, а если жене – золотой. У вас в руках чудесный подарок, – торговка бросила быстрый взгляд на упакованную книжку.
– Вечернее платье, – усмехнулся Сиверов.
– Все-таки жене, – она повязала на букете золотистую ленточку и завила ее концы легкомысленными спиральками.
Так Сиверов и пришел домой – с желтыми розами и красно-золотым свертком. Ирина Быстрицкая открыла ему дверь. На женщине был передник, на руках ярко-розовые резиновые перчатки, в которых Ирина обычно мыла посуду. Она настолько привыкла получать от Глеба цветы, что даже не поинтересовалась, какой сегодня праздник, приняла букет и вопросительно взглянула на сверток.
– Ирина, этот подарок мне самому. Это еще больше заинтересовало женщину. Сиверов в жизни был абсолютно неприхотлив, а его единственная слабость – классическая музыка – лишь изредка выливалась в пару компактов и билеты в оперу.
– По-моему, ты мне врешь, – прищурившись, произнесла Быстрицкая.
– Конечно, это подарок для любовницы, я пришел и не застал ее дома, пришлось нести к себе. Очень нужный подарок, – Глеб развязал тесемку, распаковал книжку.
– Иногда с тобой происходят непонятные вещи, – прочитав название, сказала Быстрицкая. – Надеюсь, ты не собираешься поступать на медицинский факультет?
– Все, тема закрыта, – Сиверов сунул книжку под мышку и прошел в комнату.
Стол был уже накрыт. Обычно Глеб и Ирина ужинали в большой комнате. Быстрицкая любила и умела сервировать стол.
– Ты выпьешь или еще куда-нибудь поедешь? – ее рука легла на дверцу бара.
– Я буду пить то же, что и ты.
– Тогда мартини.
В последнее время у Глеба с Быстрицкой не очень-то ладилось. Посторонний этого не заметил бы, между интеллигентными, образованными людьми настоящих ссор не происходит. В ход идут нюансы общения, то, каким тоном произнесена фраза, контекст. Слова могут оставаться прежними: «милый», «дорогой», но прозвучат они хуже, чем «дурак» или «идиот».
– За то, что теперь ты чаще бываешь дома, – Ирина сняла с края бокала дольку лимона и пригубила мартини. Сказанное означало, что, по ее мнению, Глеб уделяет ей мало времени.
– Сегодня я в твоем распоряжении.
– На большее я и не претендую.
Легкий ужин закончился быстро. Женщина собирала со стола, а Сиверов с книгой на коленях сидел на диване. Когда Быстрицкая вернулась из кухни, то застала Глеба в той же самой позе. Он с самым серьезным видом изучал главу о кристаллической природе вирусов. Обычно Глеб читал очень быстро, на страницу уходило несколько секунд, пробегал глазами строчки сверху вниз и после этого мог произнести несколько дословных цитат. Но труд Смоленского и Горелова изобиловал латинскими словами, химическими формулами и прочей дребеденью, наткнувшись на которую даже натренированный для быстрого чтения взгляд Сиверова буксовал.
Ирина пару раз пробовала заговорить с Глебом, но тот односложно отвечал:
– Да… Да, дорогая.., слушаю.
Ирина обиженно замолчала. Через пять минут, увлекшийся чтением, Сиверов вновь брякнул:
– Да, я тебя по-прежнему слушаю. Незаметно для Глеба прошли четыре часа. Быстрицкая зевнула, ощутила, как ее клонит в сон, хотя было еще довольно рано – одиннадцать вечера (обычно она ложилась после часа), на цыпочках прошла в спальню. Не раздеваясь, прилегла. Когда Ирина проснулась, то с ужасом обнаружила, что на часах половина четвертого. Глеба рядом с ней не было. Первой мыслью было: «Неужели он ушел?»