Форпост
Шрифт:
– Семь, - качнул головой Серегин, прямо и уверенно глядя на него.
– Наглеешь, - хохотнул тот. – Используешь переполняющий меня либерализм. С другой стороны, доверительность в общении между куратором и агентом – главный залог успеха!
– Он уже окончательно оправился от бессонной ночи и пьянки, порозовел, повеселел взором, распрямился выше роста мощным, жадным до жизни телом, и дышал таким оптимизмом и напористостью, что невольно порадовал и Серегина своей сопричастностью к нему, как к товарищу. И рассветное солнце высветлило их лица в обращенных друг на друга улыбках.
Что же, пускай этого попутчика навязала судьба, пускай каверзен он и лукав, но чувство общности и симпатии внезапно тронуло сердце Олега, и вспомнилось ненароком: если приятен тебе человек, то и ты ему не в тягость, а коли наоборот – твоя неприязнь откликнется непременным рикошетом…
После их встретил хлопотливый, усердный в учтивости белобрысый таможенник Дима, уважительно трясший руку Олега и наверняка, как пояснил Евсеев, принявший его за кадрового сотрудника, прежде участвовавшего в оперативной комбинации. Далее на двух машинах, страхуя друг друга, они покатили в Москву, перегрузили утаенные от учета пистолеты и патроны в надежном гараже, и, весьма довольные друг другом, отправились отсыпаться.
А через три дня, встретившись с Евсеевым в номере гостиницы «Москва», Серегин услышал:
– Едешь в Америку. Вместе со своими корешками. Куда направят Билла – не в курсе. А ты с Джоном идешь в армию. В ней вам помогут правильно устроиться.
– В американскую армию?!
– В Америке другой нет… Но тебе крупно повезло: ты попадешь в элитную школу снайперов. Повысишь свое мастерство… И учти, дружок, откашивать на этой стезе не советую категорически! Рви жилы, чтобы попасть туда! Тем более, здесь мы окажем полное содействие в любых жизненных передрягах твоим родителям и твоей невесте… - Он выждал многозначительную паузу.
– Это не шантаж, это от чистого, как говорится, сердца чекиста. Или же – пламенного, сам выбирай эпитет. Кстати. Почему бы тебе не заключить брак с Аней? Прямо сейчас готов в свидетели… А если будет ребенок – попрошусь в крестные.
Серегин молчал. Дар речи он обрел лишь в холле, при выходе из гостиницы. Сказал вдумчиво, обратив свои налитые ненавистью глаза в равнодушные зенки Евсеева:
– И все же ты – паскуда… А ваша контора – кодла упырей…
– Одно из главных направлений нашей работы – взимать плату за чужие грехи, - терпеливо ответил тот. – Кто безгрешен, те на сей исторический момент на нас не в претензии. Кстати, можешь передать мне на ответственное хранение два своих ствола.
– Я не хотел бы, чтобы ты их приручил в мое отсутствие, - ответил Олег.
– Почему?
– Потому что когда-нибудь… с двух рук… я с удовольствием тебя пристрелю, - вдумчиво сказал он.
– Дурак ты, - откликнулся Евсеев беззлобно. – Сто раз - дурак! Чтобы ты знал: тебя вообще хотели списать, как неперспективную фигуру. Да так списать, чтобы твои признанные полезными дружки весь им отпущенный век перед нами дрожали… Да еще и впутать их в твое списание… А вот я-то тебя отстоял. Причем – с большими для себя неудовольствиями со стороны начальства… Благо – быстро меняющегося. Углубляться не стану. Когда придешь меня убивать, расскажу подробности. Так что американская армия для тебя – рай на этой земле. И вот тебе – моя рука…
– Ну, если не врешь, вот тебе – моя, - сказал Серегин, поверив. И – прибавил с досадой: - Недаром у меня в паспорте на страницу «Семейное положение» брякнули штамп «Военнообязанный»…
А через полгода чекист Евсеев, равно как вся российская белиберда с ее КГБ, рушащейся государственностью, разбродом, вакханалией и всеобщей сумятицей, забылись и растаяли, как сон, исчезающий в утреннем свете. Минув распределительный центр рекрутов, он и Джон попали в элитный Форт-Беннинг, в школу сухопутных войск, потовыжималку, где на сон отводилось три-четыре часа в сутки. И теперь в жизни реальной и повседневной существовала для Серегина муштра, жизнь по казарменному расписанию, чужой язык, на котором он уже начинал мыслить и – американская Америка, целиком поглотившая и переваривающая его – слабенько дрыгающегося в тисках ее мускулистого едкого кишечника.
И только в баре одной из забегаловок, расположенной возле городка неподалеку от школы, куда он отправился с товарищами в очередное увольнение, - пожилая, с благородным лицом и со вкусом одетая женщина в черном изысканном платье, проходившая мимо него, сидевшего на табурете у стойки, наклонилась, тихой скороговоркой сказав ему на ухо:
– Вам – привет от Евсеева. Вы все делаете правильно, вами очень довольны. Через пять дней День рождения вашего лейтенанта Керна. Подарите ему хорошую клюшку для гольфа, все знают – это его хобби… Деньги я уже опустила в карман вашего кителя, растяпа. Теперь взгляните на свой ботинок, завяжите шнурок и – кивните мне благодарно…
Все предписанное в точности и с готовностью Серегин исполнил.
Женщина растаяла в суете и гвалте заполонивших бар воскресных пьяниц.
А кошмар верноподданничества вернулся.
Худого Билла в армию не взяли из-за плоскостопия. Серегин же и Джон школу снайперов закончили с отличием. И, не успев полюбоваться на свои новенькие погоны в казарменных зеркалах, получили срочное назначение: лететь в Ирак. На реальную, без компромиссов, войну.
– Ну, уж там-то ни ГэБэ, ни мафия нас не достанут, - оптимистически заявил Серегину товарищ. – Болото сомкнется. А когда из него вынырнем, все и забудется…
– Ты веришь в то, что говоришь? – поднял на него усталый взор Олег.
– Это – моя мечта, - ответил Джон. – А мечтам надлежит сбываться. В этом – часть смысла жизни.
– После которого он также частично утрачивается, - заметил пессимист Серегин. – И вообще мечты – понятие несбыточное. Иначе это не мечты, а планы.
КИРЬЯН КИЗЬЯКОВ. 20-Й ВЕК. КОНЕЦ 50-Х.
Со смятенной душой уходил Кирьян в армию, как ни успокаивал себя, как ни настраивал на лучшее. Слухи о тягостях армейских будней, об особой придирчивости командиров к новичкам, витали на каждом углу, находя тем самым подтверждение их несомненности. Даже воровская братия, навестившая его перед отправкой на призывной пункт, качая головами и усмехаясь, утверждала, что их юному собрату Арсению в зоне живется куда вольготнее, нежели зачуханным салагам в краснознаменных казармах. Выбор между тюрьмой и армией, конечно же, существовал, но только не для него. Вера говорила твердо и определенно: от испытаний не уклоняются, ибо они – от Бога.