Франц Кафка не желает умирать

Сексик Лоран

– Не иначе как после экскурсии в четверг, – ответила дама. – Видели, как он тогда оделся? Таким слабым ему вообще не надо было принимать в ней участие. Былинка в снегу. Шестьдесят пять килограмм при росте, как мне говорили, метр восемьдесят два. Когда на тебе так мало жира, нечего совершать снежные вылазки!

– Хорошо, что хоть господин с четвертого этажа не пошел.

– У этого «господина с четвертого этажа», как вы, капитан, его величаете, хотя его зовут Шалтовски, поражена гортань, – вмешался в разговор Глаубер.

– Если бы только она… – добавила Фишман.

– При поражении гортани

болезнь распространяется на весь организм, это каждый из нас знает. Ступайте повидать Шалтовски, он покажет вам свои болячки. Иногда складывается впечатление, что он находит в этом какое-то злобное удовольствие. Показывать язвы на собственном горле – до такого надо еще додуматься. Что ни говорите, а зрелище не из приятных.

– Он показывал их вам лично, эти свои язвы? – задала вопрос девушка.

– Я бы обошелся и без этого, но, когда был у господина Кафки, обитающего прямо под ним, Шалтовски так и лез к нам со своим горлом. Хотел показать любой ценой! Широко открыл рот, попросил нас посмотреть, даже подсунул зеркальце, чтобы было лучше видно, и опля! – мы увидели на миндалинах шесть огромных гноящихся дыр.

– Не забывайтесь, мы за столом!

– Прошу прощения, госпожа Фишман… Когда Шалтовски закрыл рот, я подумал, что господин Кафка упадет без чувств.

– А что вы думаете о разработанном Стрелингером методе борьбы с язвами гортани? Его методику многие называют революционной.

– Раз ее рекомендуют врачи, то с какой стати нам в нее не верить?

Глаубер пустился объяснять, в чем именно заключался новый метод. Общий принцип базировался на способности жара устранять нанесенные туберкулезом поражения, выжигая пораженные им области. При его использовании брали два зеркала, одно размером с ладонь, другое чуть поменьше. Усадив пациента на ярком солнце в шезлонг, зеркало побольше устанавливали в углу губ так, чтобы оно улавливало лучи дневного светила, и направляли их в горло.

– А маленькое зеркальце тогда зачем? – спросил капитан.

– А маленькое зеркальце, как продемонстрировал нам Шалтовски за несколько мгновений до того, как наш добрейший Кафка чуть не хлопнулся в обморок, засовывают в горло…

И засовывать его надо было как можно глубже, чтобы максимально сфокусировать на язвах солнечные лучи. Чтобы прижечь больные места, на время сеанса, длившегося пять минут, пациент должен был неподвижно замереть.

– Таким образом, – заключил он, – господин Шалтовски поправится, а наука, как всегда, одержит верх над болезнью!

Несколько человек за столом восторженно захлопали. «Сумасшедший дом», – повторил про себя Роберт.

– Возвращаясь к господину Кафке, – продолжал Глаубер, – госпожа Форбергер заверила меня, что он идет на поправку.

Роберт прислушался внимательнее. Может, этот человек здесь станет для него спасательным кругом? В противном случае придется возвращаться в Будапешт. Лучше умереть от бациллы, чем подохнуть со скуки!

– Лично мне наш писатель очень даже нравится, – заявил Глаубер.

– А вот мне в его присутствии становится неуютно, хотя я об этом и сожалею, – ответила на это Фишман. – По-моему, он немного мизантроп.

– Вы путаете мизантропию с застенчивостью. Вам когда-либо доводилось видеть такого приятного и предупредительного человека?

–

Его называют писателем, – сказал капитан, – но кто-нибудь из вас хоть какие-то его творения читал?

– Одна моя берлинская подруга, ее зовут фройляйн Файнгольд, говорила, что в некоторых кругах его очень ценят. А сочинения сравнивают с трудами Клейста.

– Почему тогда не с Гейне? – бросил капитан.

– Писатель или нет, – вмешалась девушка, – но доктор Кафка безумно обаятелен.

Все посмотрели на нее, разинув рты.

– Нестандартное мышление, нежный взгляд и невероятная чувственность. К тому же очень красив. Если говорить честно, то мне глубоко наплевать, писатель он или нет.

– С вашего позволения, это величают любовью, – подкинул мысль Глаубер.

– Как хотите, так и величайте!

С этими словами она встала из-за стола.

– Да, – произнес Глаубер, – характерец у этой Илонки еще тот!

– Господин Клопшток, расскажите немного о себе, – попросила госпожа Фишман, – вы, стало быть, посвятили себя медицине…

– Человечество спасут врачи! – бросил капитан.

– Если только сами все поголовно не заболеют, – прошептала Фишман.

– Господин Клопшток из этого затруднения выйдет победителем, он парень крепкий! – сказал Глаубер.

– Чуть бледноват, да и анемия налицо.

– Согласен, в довершение всего в глазах плещется лихорадка. Плюс подозрительные приступы кашля. Но Матляры его вылечат! Матляры и доктор Стрелингер! Наука, которой вы, господин Клопшток, распахнули свои объятия, посвящая ей себя без остатка и жертвуя ради нее лучшими годами жизни, спасет вас и самым благородным образом восстановит справедливость! В один прекрасный день вы, молодой человек, совершите восхождение на Ломниц без всяких дополнительных приспособлений, прямо на глазах у восхищенных курортников, которые по такому случаю соберутся со всей Матлы.

– Аминь! – подвел черту капитан.

– Думаю, нам пора, – сказала Фишман, – кроме нас, за столом больше никого не осталось. Госпожа Форбергер опять будет ворчать.

– Встреча через час в парке, – предложил в заключение Глаубер. – В такую жизнерадостную погоду доктор Стрелингер предписал по утрам отказываться от шезлонгов на балконах. Сегодня они ждут нас в парке.

Пока сотрапезники вставали, Роберт не сводил с них глаз. К завтраку он даже не прикоснулся, пообещав себе бежать из этого дурдома как можно быстрее.

Придя в парк позже всех, он устроился в свободном шезлонге на приличном расстоянии от других курортников. Дамы были в легкой одежке, мужчины сидели в одних рубашках, будто сейчас, в начале февраля, наступила весна. Но у каждого под рукой имелся плед.

Беседа была в полном разгаре. Он с рассеянным видом слушал разговоры о достоинствах солнечных дней. Капитан с Глаубером вели оживленный спор, пытаясь выяснить, чем лучше питаться человеку, у которого поражены оба легких, трюфелями или лососем. Глаубер, в активе которого имелась учеба на дантиста, самовольно провозгласил себя глашатаем научных истин. Капитан в ответ выдвигал в качестве аргумента свой собственный опыт в данном вопросе, пыжась одержать в споре верх. Нет, его точно угораздило оказаться среди умалишенных.