Французская повесть XVIII века
Шрифт:
Меж тем Элеонора и три ее товарки с ужасом думали об участи, уготованной им двумя десятками неистовых юнцов, которые, чтобы утолить похоть, не остановились бы даже перед насилием, а потом превратили бы девушек в презреннейшие из существ. Утешаясь единственно мыслью, что сами они неповинны в похищении, пансионерки одобрили предложение Элеоноры написать о случившемся родителям одной из них и всем под этим посланием подписаться. Составить его поручили той же Элеоноре, и она, обратившись к своему отцу, поведала о том, что с ними произошло, и какая им грозит теперь опасность, и как необходима безотлагательная помощь. Письмо они передали через зарешеченное окно конюху, и тот, не теряя времени, вскочил на коня и еще до рассвета доставил его г-ну Деброну.
— Несчастные! — воскликнул г-н Деброн, читая
Поколебавшись, он все же почел долгом предупредить отцов остальных пленниц и посоветовал, ничего не говоря женам, сразу тронуться в путь, чтобы тайком перевезти дочерей в другой монастырь. Они согласились, но в последнюю минуту один из них имел слабость шепнуть жене о цели своей поездки. Вчетвером отцы явились на ферму и застали там Деброна и прочих, занятых теми же гнусными попытками, что и накануне. Увидев, кто приехал, юные негодяи похолодели от страха; так, по преданию, мидяне {255} ударами хлыстов некогда усмирили взбунтовавшихся рабов. Все молодчики удрали; последним исчез Деброн, то и дело кидавший на отца яростные взгляды, но немедленно потуплявший глаза, стоило тому гневно посмотреть на него. Усадив девушек на крупы лошадей, отцы собирались было исполнить свой замысел, но в полулье от города дорогу им преградили четыре всадницы, четыре вакханки. Спешившись и стащив наземь дочерей, они принялись их избивать и, наверное, задушили бы, не помешай им мужья. Тогда, глухие к увещеваниям супругов, к их рассказам о письме Элеоноры, вакханки вскочили в седла, заставили девушек сесть впереди и провезли по всему городу, дабы выставить их на позор и посмеяние. Кого же считать виновнее? Матерей-злодеек, или слабодушных отцов, не способных укротить жен и проявить тем самым мужское свое достоинство, или беспутных юнцов? Первые все же самые низменные. После непристойной прогулки по городу они заключили дочерей в тот же монастырь… Времена варварства, вы не ведали таких мегер, а уж таких жалких мужчин — и подавно! [29]
29
Увы, увы, ведали! Несчастную Базину, дочь Хильперика и Одоверы, с ведома короля изнасиловали слуги Фредегоны, ее мачехи. А когда эти твари насытились ею, Базину, наголо обрив, заточили в монастырь в Пуатье. (Прим. автора.){281}
Элеонора, обреченная прежней своей судьбе, поняла теперь, что любовь порочного брата лишь умножит ее несчастья. Не прошло и недели, как беглянок принудили произнести обет: сопротивляться было бесполезно, у них отняли всю одежду и дали взамен постылое облачение, от которого они так упорно отказывались. Одна из них легла в постель и уморила себя голодом. Трое оставшихся в живых сдались, с особенной легкостью — Элеонора; она и протестовала только для виду, показывая этим, что уступает принуждению. Такие сцены разыгрываются в монастырях чуть ли не каждый день, но родители отнюдь не стремятся предать их гласности, что уж говорить о монахинях. Доказательства тому дают хотя бы окружные послания визитадинок,{256} которые они печатают всякий раз, когда умирает одна из тех, что отданы им под власть.
По внешности как будто смирившись, Элеонора была в глубочайшем отчаянье. Ее возлюбленному, тому самому, которого дед и бабка прочили ей в мужья, удалось передать Элеоноре письмо. Он просил поведать ему, не претерпело ли ее целомудрие непоправимого ущерба, и, если, к его счастию, этого не произошло, заверял, что по-прежнему намерен жениться на ней, пусть Элеонора на это рассчитывает. В ответ она написала следующее:
«Я утратила все на свете — подчините этому сознанию ваши чувства. Я больше недостойна вас и хочу одного — смерти».
Благородная девушка написала это для того, чтобы возлюбленному легче было ее позабыть. Как их мало, людей, приносящих себя в жертву спокойствию другого!
Деброн за попытку похитить сестру
— С тех пор как я взял ее к себе, она мне верна, во всем покорна, родила мне дочь и нежно любит ее; она порядочнее вас, сударыня.
Так эта недостойная мать была наказана любимым сыном. Справедливое наказание, хотя сам он от этого не менее виновен.
Любовницу Деброна заточили в исправительный дом, невзирая на его яростные протесты: он как раз потому и привязался к этой женщине, что не видел в ней ни единого из тех свойств, без которых нельзя прослыть порядочной женщиной. Но по какому праву распорядилась г-жа Деброн жизнью этой обездоленной?
Элеонора меж тем с ужасом думала, что срок послушничества подходит к концу. После того как г-жа Деброн предала широкой огласке ее вторичное водворение в монастырь, а вся четверка дурных матерей твердила, будто их дочери добровольно отдались двадцати юнцам (хотя сами юнцы это отрицали), надеяться ей было не на что, оставалось только скорбно повторять:
— Я все утратила, на земле нет больше места для меня, могила моя разверзлась.
Но от этих слов отчаянье Элеоноры лишь усугублялось.
И вот страшная минута настала. Тупо следила Элеонора за приготовлениями к церемонии, безропотно позволила обрядить себя, как велит нелепый, варварский обычай. К аналою ее подвели последней; она оглянулась на двух своих рыдающих навзрыд подруг, потом посмотрела туда, где стояли их семьи, и увидела всех четырех матерей, ибо мать умершей девушки тоже пришла полюбоваться жертвоприношением, на которое обрекла бы дочь, останься та в живых.
Элеонора впилась в них глазами и, казалось, говорила: «Итак, свою роль фурий вы сыграли, чем же займетесь завтра?» Тут она заметила своего возлюбленного — он притаился в темном углу и не спускал с нее увлажненного взора. Она кивнула ему с чуть заметной улыбкой — от этой улыбки содрогнулась даже ее мать, ее бесчеловечная мать. Подруги Элеоноры уже приняли постриг, пришел ее черед; священник прочитал установленные слова и спросил, добровольно ли она посвящает себя богу.
— Да, и жертва моя еще полнее, чем вы все полагаете, — последовал ответ.
Обряд подходил к концу, с нее сняли украшения и уже собирались облачить в одежду, позорящую человеческий разум.
— Погодите, — сказала Элеонора, — погодите минутку… — И, повернувшись к товаркам, еле живым от отчаянья, проговорила: — Следуйте моему примеру. К чему эти ребяческие слезы? Наши матери бесчеловечны, они дали нам только жизнь, так не будем же обязаны им и жизнью.
С этими словами она подняла руку, которую все время крепко сжимала, и, ударив себя в грудь, пронзила сердце стилетом. Потом вздохнула. Это был последний вздох Элеоноры.
У ее подруг не хватило мужества совершить то, что совершила она, хотя времени на это хватило бы — так велико было всеобщее замешательство и ужас. Они стояли, забрызганные кровью Элеоноры… Г-жа Деброн сделала вид, будто ей дурно. Ее муж яростно вскрикнул и, вместо того чтобы приводить ее в чувство, занес было руку для удара, но не ударил…
Так окончила жизнь эта девушка, такая пленительная, такая кроткая и достойная. Ее красота, лишь на миг озарившая край, где она родилась, до сих пор не забыта, и все, у кого не совсем очерствела душа, горько оплакивали Элеонору. После смерти прелестной дочери и после мерзостных деяний распутного сына их мать влачит существование, отравленное раскаяньем и стыдом. Хотя она всем внушает отвращение, матери семейств из простонародья не смеют поносить ее вслух — ведь она богата и, значит, власть имуща, — но своей ненавистью к ней заражают детские души. Сколько раз трех- и четырехлетние малыши, завидя г-жу Деброн, кричали: «Злодейка! Злодейка! Гляньте-ка на злодейку своей дочки!» Кара справедливая, но слишком мягкая.