Французский дневник
Шрифт:
В этот момент появилась Элен.
Элен
Впрочем, если быть точным, она появилась чуть раньше. Это обстоятельство имеет значение, потому что здесь в ток моей жизни вмешалась судьба. Элен появилась в день презентации “Острова…”, которую я устраивал для друзей в крошечной художественной галерее. Пришла под самый конец, медленно поднялась по переулку — такая усталая добрая птица, укутанная какими-то темными платками-перьями, — пригубила вино, посмотрела выставку фотографий Острова и попросила экземпляр книги. Я к тому времени раздарил все, что были, и Андрей Балдин, который оформлял “Остров…”, отдал ей свой. Как она попала в этот час в это место земной поверхности? И что было бы, если бы Андрей не отдал ей книгу? Подумай, читатель, ибо сейчас, в этот момент повествования, начинаются настоящие чудеса и невероятные совпадения, которые может подстроить только судьба — ибо человек над ними не властен. А может быть, это проявляется в каких-то фантастических формах та самая собственная жизнь книги, о которой я говорил, но о которой я как автор
Но, слава богу, пока что я еще никуда не соскользнул, пока что я просто оформляю сбивчивыми, чувственными речами и шампанским рождение вышеупомянутого “Острова…”, не подозревая, что чудо уже готово совершиться, что оно уже совершается, когда эта женщина, я имею в виду Элен, с Земляного Вала поворачивает за угол Казенного переулка и таким образом движется к неотвратимости встречи.
Шесть лет спустя, когда круг превращений замкнулся и мы с Элен вместе выступали в книжных магазинах разных городов Франции, ей волей-неволей приходилось отвечать на вопрос: каким образом она, собиратель коллекции “slovo” небольшого парижского издательства “Verdier”, выбрала для перевода “роман”, о существовании которого она не знала, и к тому же — здесь появляется второе неизвестное — “роман” автора, о существовании которого она тоже не подозревала? И Элен рассказывала, как в Интернете она просматривала “Ex-Libris” “НГ” и там случайно наткнулась на статью о путешествии в Чевенгур трех сумасшедших русских, которые называли себя географами-метафизиками. Не скрою, я был в составе этой экспедиции и в числе авторов статьи, но когда Элен дозвонилась в “Независимую газету”, ей дали телефон Андрея Балдина, которому ей предстояло позвонить и что-то сказать.
1 Чевенгур — фантастическое поселение в духе первобытного коммунизма первых послереволюционных лет из одноименного романа Андрея Платонова. Следы его следует искать в южнорусских степях южнее Воронежа.
Элен — почти чистокровная русская, ее мать — костромская крестьянка, отец — питерский интеллигент, эмигрировавший (как и мать) в Бельгию в середине 20-х годов прошлого века, когда стало ясно, что всякая самостоятельная жизнь — будь то жизнь обрусевшего потомка эльзасских льнозаводчиков Шатленов или жизнь костромской крестьянки — в республике Советов будет, в конце концов, невозможна. Таким образом, в жилах Элен течет кровь людей решительных и смелых на поступки. Но тут она что-то разволновалась и, услышав незнакомый голос из Москвы, на не очень-то внятном русском языке попыталась объяснить, что ее заинтересовала статья и она хотела бы познакомится поближе, и еще почему-то сказала, что любит Малларме. “О! — воскликнул в своей Москве неизвестный ей еще Балдин. — Том Малларме как раз лежит сейчас на моем столе…” Таким образом слово — единственно нужное слово, пароль — сыскалось, пространство отомкнулось, контакт состоялся.
Я ничего не знал об этом разговоре. Хотя об Элен Шатлен узнал гораздо раньше Балдина, когда ездил в Гуляй-Поле в 1992 году. Тогда там только и разговоров было, что о “француженке, которая сняла фильм про батьку Махно”. Кстати, Элен подарила мне свой фильм перед моим отъездом из Парижа. Но мой компьютер отказался его воспроизводить. Он записан в каком-то неизвестном компьютеру французском формате. И вообще — не Махно, а Остров стал поводом для нашей неизбежной встречи. Причем поводом столь весомым, что где-то там, где сидит небесный механик и геометр, ее приезд в Москву, моя презентация и балдинский экземпляр “Острова…” оказались в точке пересечения. Вот. Встреча была коротка. Я проводил Элен до метро. После этого мы виделись только один раз, перед ее отъездом во Францию. Почему-то она сказала: “Я издам вашу книгу”. И все. Был июнь 2002 года. Я стал ждать. В декабре на книжной выставке “нон-фикшн” в ЦДХ я подписал контракт, переданный через третьи руки. Из него явствовало, что книга выйдет во Франции в 2005 году. Я понял, что ожидание будет долгим, и стал наращивать силы для него. Чтобы скоротать время, написал еще книжку повестей и рассказов. Когда она вышла, был уже 2004 год. Ждать оставалось недолго. Иногда, чтобы подкрепить свои ожидания того будущего, которое представлялось мне неизменно прекрасным, я звонил в Париж. Все шло, вроде, по плану. Потом связь прервалась. Полгода я не мог дозвониться Элен. Я стал нервничать. Это не помогло. Я стал пить. Это тоже не помогло. Потом однажды — в какой-то осенний, не в строку ложащийся ненастный день — Элен сама позвонила мне на мобильный и сказала, чтобы я не волновался. Просто переводчики — они сделали мертвый перевод. И теперь ей придется делать его заново. Я так обрадовался, что чуть не опрокинул маршрутку, в которой в этот момент ехал. Испортили перевод — эка невидаль! А я уж думал бог весть что! А перевод… Подумаешь! В половине французских переводов вы не отличите язык Достоевского от языка Чехова! Слабая у них была, значит, переводческая школа. Не чета нашей. Так что им сейчас всю русскую литературу приходится переводить заново. А если уж Элен взялась сама, то, значит, недалек тот час… Но я рано радовался. Связь опять прервалась на многие месяцы. Телефон молчал. Почта не отвечала.
Но “Остров…” продолжал жить какой-то своей подспудной и упрямой жизнью. Он не отчаивался, не малодушничал и не сдавался. Он тащил меня. Не знаю, что стало бы со мной, если б его не было. Журналистика, а особенно мертвая, отформатированная, вырезанная по лекалу якобы мировых стандартов журналистика третьего тысячелетия, мне давно осточертела. Вот книги — нет. И теперь я радовался, что когда-то, когда у меня сил было невпроворот, я вложил их в книги. Они оказались долгоиграющими штуками. И мне даже нравилось иногда их перечитывать. Слушать их музыку. Я не хвалюсь — в то время мне не до хвастовства было — просто рассказываю, как есть.
В октябре 2006 года меня вдруг пригласили на фестиваль Kosmopolis в Барселону. Оказалось, Рикардо Сан-Висенте, главный специалист по русской литературе в Каталонии, отыскал “Остров…” в Интернете и настоял, чтоб пригласили именно меня. Мы обменялись письмами. “Хотелось бы перевести “Остров…”, — писал Рикардо в одном из них. — Но наши издатели, однажды обжегшись на вашей новой литературе, панически боятся кириллицы. Русская книга их не убеждает. Нужен хотя бы один европейский перевод. Если книга переведена в Европе — значит, она уже апробирована…” Что мне было ответить? Я написал, что вот-вот, и вообще вчера книга должна была бы выйти на французском. Сообщил все координаты Элен. Вскоре мы с Рикардо встретились в Барселоне.
— Ну, что? — поинтересовался я.
— Ничего, — пожал плечами Рикардо. — Никакого ответа. Ни строчки перевода. Когда я звоню ей домой, всегда подходит какой-то негр, судя по акценту, и сообщает одно и то же — что ее нет.
Признаюсь, тогда, в 2006 году, я смирился с тем, что никакого французского перевода моей книги никогда не будет. Что-то там сломалось в небесной механике. Сначала пошло было, а потом — крак! И слова, и люди, и тем более обстоятельства — это же такие пластичные, текучие вещи, что за четыре с лишним года все могло измениться: издательство могло обанкротиться, Элен… Только бы ничего не случилось с Элен. Я знаю — она ни в чем не виновата. Она самоотверженна и предана мне. Просто какие-то темные силы окружили ее и мучают так же, как и меня… Только бы ничего не случилось с Элен…
Она приехала в феврале 2007 года — для последней сверки перевода. Я поселил ее в Доме творчества писателей в Переделкине и ежедневно принимал ее в своей сторожке. Это был настоящий праздник. Стояла весна света. Слух ласкала первая капель и звуки французской речи.
Когда радость встречи слегка улеглась, я все-таки спросил Элен — что случилось там, во Франции? Почему она молчала?
— Я взялась делать новый перевод, когда книга была уже объявлена в торговых каталогах. Я просрочила все сроки. Два года я сидела дома и просто не отвечала на звонки… Вот и все, — и она улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой. — Наверно, я испортила мои отношения с “Verdier”. Но все равно, Вася, — тут голос ее зазвучал тверже, — я очень рада, что сделала эту книгу… Спасибо за этот подарок…
Я опустил голову и молчал, испытывая что-то, похожее на стыд — за все эти неврастенические ночи, когда мне казалось, что все погибло, а она сидела над этим проклятым переводом… За все, за все…
Надо было поцеловать ее, но я не смел, думая, что этим поцелуем не отблагодарю ее за подвиг, который она совершила, за ее одинокое противостояние издательству, которое ведь не просто было бездушной машиной — там работали ее коллеги, может быть, даже друзья, которые вынуждены были ополчиться на нее за эти два года отверженности, за все, за все…
А потом мы снова уходили в работу, и я начинал жалеть, что Элен не привезла с собой свой перевод целиком. Я мечтал увидеть его — хотя бы в компьютерном виде. Но у нее была с собой только тетрадь с выписанными непонятными словами и трудными для перевода выражениями. Я пытался вообразить себе, как будет выглядеть/звучать моя книга на французском — в том новом языковом измерении, в котором ей вскоре уже предстояло возникнуть, как бабочке из куколки, — и не мог. Не мог представить себе новый узор и расцветку ее крыльев. Но все равно — я был почему-то полностью успокоен. Я знал — если Элен приехала, значит, все будет хорошо. Не знаю, откуда бралась эта убежденность. Я просто знал. Ибо мы знаем о людях гораздо больше, чем смеем предположить. Хотя, ну, что, казалось бы, доступно нам для наблюдения? Выражение глаз, лица? Манера одеваться, говорить, улыбаться? Запах, походка, жестикуляция, тембр голоса… С Элен мы виделись считаные разы, и за это время она успела совсем немного рассказать о себе. И тем не менее, она была не просто своя, она была какая-то родная. Мы принадлежали к одной породе людей, хотя я не до конца понимал — к какой. И в России нелегко было это понять. Во Франции окружение Элен составляли те, о ком она с восхищением говорила: “Это абсолютно сумашечие люди”. Другие, собственно, ее и не слишком-то интересовали. Гении, синтезаторы искусств, философы парков и садов, авторы невообразимых текстов, коммунары-отшельники… Разумеется, она и сама принадлежала к этому братству не-от-мира-сего — это было ясно с первого же взгляда. Но, как оказалось, она и меня записала туда же и, записав, приняв под свою опеку — уже не давала в обиду, защищала до самого крайнего предела, когда ее борьба за мое адекватное существование в стихии другого языка становилась небезопасной и для нее самой. Она готова была на самопожертвование — как все ее “сумашечие”.